— Давай риксдалер, чего там… тогда и мне кое-что останется.

В каморке Карделя нет даже очага, не только печи. Тепло здесь только когда топят где-то у соседей. Винге пришлось занять у соседей кусок угля, чтобы написать на двери послание Карделю — когда-то же тот проснется в конце концов! Отсчитал еще несколько шиллингов, дождался ухода гостя и спустился на улицу. Перед выходом зажмурился, постоял немного, собираясь с силами.

Так и не собрался. Пошел, как на казнь.

В переулках опять толчея. Люди только что вернулись с Повой площади по другую сторону Слюссена. Зрелище необычное: эшафот для казни Эренстрёма, подозреваемого в участии в заговоре Армфельта, соорудили именно там, а не в Хаммарбю. Публике не надо так далеко ходить, чтобы полюбоваться на отделение головы от туловища. Палач замахнулся, но удар не донес; остановил сверкающий топор в нескольких дюймах от обнаженной шеи Эренстрёма и воткнул в колоду. Глашатай объявил: преступник в последний момент помилован; смертная казнь заменена на пожизненное заключение. Преступнику придется провести остаток жизни в молитвах и раскаянии в крепости Карлстен.

Публика гудела. Главная тема: знал ли Эренстрём о помиловании заранее? Если нет, то можно только восхищаться его спокойным достоинством: как он взошел на эшафот! Как непринужденно, точно спать ложится, положил голову на плаху!

Впрочем, точка зрения зависит от уже сформировавшихся симпатий. Сторонники Ройтерхольма утверждают, что да, конечно же знал заранее, иначе бы обмочился от страха; противники же не сомневаются: разумеется, не знал. Понятия не имел. Какое там — знал! У благородного Эренстрёма всегда было львиное сердце. Но все едины в главном: очередная глупость изготовившегося развалиться режима.

Эмиль Винге кое-как протолкнулся сквозь толпу, миновал площадь и поднялся по Почтмейстерскому холму; второй раз за сегодня. Полтора часа назад головорез из борделя проводил Эмиля к дому Тихо Сетона, а потом пошел с ним к Карделю получить гонорар за услуги. В лавчонке Винге купил яблок и кусок черствого хлеба, сложил в узелок и сунул под пальто. Ветер неожиданно изменил направление, и тут же дал о себе знать Фатбурен. Винге зажал нос и с трудом переборол позыв на рвоту.

Дальше дорога шла вниз, к заливу Хаммарбю.

Каменная усадьба на окраине предместья Катарина. Отсюда хорошо видны мануфактуры в Барнэнгене. Главное здание окружено заросшей плющом стеной. Лишь пара отчаянно храбрых вьющихся роз осталась оплакивать ушедшее лето. За калиткой сад. Листья еще не облетели; видно, южное расположение хоть и немного, но продлило лето. Одним словом — сельская идиллия в двух шагах от Города между мостами. Винге еще утром присмотрел место на другой стороне улицы — на возвышении, под старой, узловатой липой. В сотне локтей, не больше. Оттуда прекрасно видно, что происходит во дворе. Притоптал траву, сел и устроился поудобнее.

Долгий пасмурный день постепенно перешел в вечер, а он все ждал, не отводя глаз — боялся. Из-за несколько минут отдыха можно пропустить что-то важное.

Окна в доме погашены, беззвездное небо черно, как вороново крыло. На несколько часов его мир заметно сузился: звуки, ощущения, запахи. Зрение бесполезно.

Где-то там, у дороги, шевелится Минотавр… странное место выбрал. Возможно, чудище, как и он сам, ничего не видит в такой темени.

С рассветом он понял, что ошибся: никакой не Минотавр. Какая чушь… Пьяный бродяга куда-то шел, но до цели не добрался: рухнул в канаву и уснул. А теперь его разбудил утренний холод. Встал, чертыхаясь, с заметным удивлением огляделся и пустился в странный танец, надеясь, видимо, оживить затекшие члены, прежде чем плестись в город в надежде поскорее подлечить чудовищное похмелье.

Винге съел пару яблок и с трудом отгрыз кусок окончательно окаменевшего хлеба.

Наступило утро, но солнце так и не появилось. Наоборот: пошел мелкий холодный дождь. Он передвинулся поближе к стволу в надежде найти защиту, но помогло мало.

Так прошли первые сутки из намеченных трех.

— Пахнет кофе? Или почудилось?

Появившийся без стука Винге представлял собой поистине печальное зрелище. Мокрая, грязная одежда, солома в волосах, и в довершение всего — бледный, как утопленник.

— Соседку попросил сбегать в гавань… там продают из-под полы. Она и притащила мешочек. В тайном месте, под юбкой. Даже жалко стало: зуб на зуб не попадал от страха. Может, Ройтерхольму что-то и простится, но уж запрет на кофе — никогда. В аду будет гореть. Главное преступление против охреневшего человечества. По здесь… — Кардель поискал слово, нашел и усмехнулся. — Но здесь, в моей бедной обители, никакие запреты… чтоб он провалился в это самое тайное место. Голова на пуд легче. Или на два.

— Говорят, Вольтер выпивал самое малое шестьдесят чашек в сутки.

— Повезло, что Ройтерхольм книжек не читает. Узнал бы — еще раньше запретил вредоносное пойло. Все зло от вольтерьянства. — Он опять усмехнулся. — Так-то народ счастлив до жопы. Вот если б не вольтерьянство, чтоб ему… Это он так считает — народ благоденствует. Знаете, Винге, даже не слышал никогда про такое… правитель ничего так не желает, как превратить подданных в сборище послушных идиотов. Ему бы санитаром к тем ненормальным, что мы с вами видели. Он бы и им нашел, что запретить. Выть на луну, к примеру.

— О, Жан Мишель… о чем же еще мечтает любой правитель? Превратить народ в сборище идиотов. Но пока вроде не удалось… удалось бы — стал популярным. Народ бы тут же его полюбил. Как же не любить — отец нации… Так часто бывает.

Винге поискал глазами другую кружку и не нашел. Обтер большим пальцем края кружки Карделя и осторожно слил остатки кофе, стараясь оставить гущу на дне. Приятная горечь почти сразу перебила гнилостное послевкусие стокгольмских улиц.

Кардель глянул на него с упреком.

— Что ж вы не написали, куда именно поперлись? Я бы вас сменил.

— Жан Мишель… подумайте сами: какие у меня были шансы обнаружить вас в более или менее работоспособном состоянии? Почти никаких… я искренне удивлен…

— Вот именно — «почти». Вот вам и «почти». Ну что ж… рад оправдать ожидания. И что? Какова награда за ваши мытарства? Каковы, как у вас там говорят, дивиденды? Игра-то стоила свеч?

Кардель с явным удовольствием произносил слышанные от Сесила словечки.

Винге запрокинул голову и высосал из кружки последние капли.

— Да. Стоила. Игра, несомненно, стоила свеч. В доме есть люди. Служанка каждое утро отправляется с корзиной на рынок. Хлеб, зелень, окорок — хватит на несколько человек. Допущение, что Сетон живет в доме один со слугами, маловероятно. Скорее всего, не он, а его супруга, которую я ни разу так и не увидел. Свечи по вечерам зажигают только в одной комнате. Но вот еще любопытная деталь: каждое утро к дому подъезжает на повозке мужчина и оставляет целый ворох цветов.

— Уж не сам ли наш вечно ухмыляющийся дьявол?