в документальных фильмах независимых левых авторов, по сути, признается фетишизм сюжетно-центрированного искусства (хотя они более склонны отмечать этот факт в манере Брехта). Они сосредотачивают свою оппозиционную энергию на самом сообщении, а не на доведении его до потребителя, чью пассивность они оспаривают, не осознавая, что это вынужденное согласие, порожденное самим процессом.

Тем не менее, именно в стихотворении должны быть наиболее четко очерчены последствия этого процесса и любых возможных решений. Стихотворение не только является точкой отсчета для всех языков и повествовательных искусств, но и возвращает нас к самой социальной функции искусства как такового: искусство интериоризирует сознание группы посредством упорядочивания (можно назвать это «настройкой») индивидуального чувственного восприятия; искусство дает возможность пережить индивидууму, художнику или потребителю то диалектическое сознание, в котором объединяются субъект и объект, «я» и другие, индивидуум и группа. Учитывая, что именно это диалектическое сознание капитализм пытается подавить посредством сериализации индивида (поскольку именно благодаря такому сознанию мы понимаем переопределенность объектов нашего существования капиталистическим способом производства), изобразительное искусство в целом функционирует как набор деформированных контртенденций внутри господствующего общества. Возможно, только благодаря своему историческому положению поэзия как первое из языковых искусств была подчинена менее (и противостояла более) процессу капиталистической трансформации. К примеру, это напоминает единственный жанр, в котором написание могло быть неконвенциональным без особых нарративных обоснований.

Задача диалектического анализа состоит не только в том, чтобы объяснить социальное происхождение и глубинную структуру явлений, но обосновать их на базе нынешнего социального факта классовой и другой борьбы, чтобы указать соответствующее направление действий. Социальная роль стихотворения ставит такой подход в значимую позицию – перевести классовую борьбу для сознания на уровень борьбы сознания. Ясно, что невозможно изменить язык. Сначала должны измениться способ и контроль производства материальной жизни.

Признавая себя философией языковой практики, поэзия может работать над поиском предпосылок освобожденного языка в границах существующего социального факта. Для этого необходимо (1) осознать историческую природу и структуру референциальности, (2) вынести вопрос о языке и о подавляемом означающем в центр программы и (3) поместить программу в контекст осознанной классовой борьбы. Девизом такой поэзии станут слова Маркса из «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта»:

Социальная революция ‹…› может черпать свою поэзию только из будущего, а не из прошлого[295].

1976 Ольга Соколова

Из «Китайской записной книжки»[296]

1. Своенравные, сверяем слова. Существительные награждают предметы за значения. Стул над столом со стеклом. Ни одна часть не касается планеты.

2. Всякий раз, когда я миную гараж возле одного желтого дома, меня приветствует лай. Когда я услышал его впервые, меня охватил инстинктивный страх. Никто на меня еще не нападал. И все же я твердо уверен, что, открыв гараж, я бы столкнулся с собакой.

3. Честерфилд, софа, диван, кушетка – относится ли все это к одному предмету? Если да, то является ли перечисленное различными состояниями одного слова?

4. Моя мать в детстве называла прихват «боппо»; постепенно это слово переняла вся наша семья. Теперь оно подхвачено моими кузенами и их детьми. Слово ли это? Если оно, в конце концов, стало общеупотребимым, то в какой момент «боппо» стало словом?

5. Язык, прежде всего, есть вопрос политический.

6. Я написал эту фразу шариковой ручкой. Если бы я использовал другую, была бы это иная фраза?

7. Это не философия, это – поэзия. И если я говорю так, тогда это становится живописью, музыкой или скульптурой; они оцениваются как таковые. Если есть возможные переменные, которые нужно учесть, то они, по крайней мере отчасти, носят экономический характер, т. е. касаются распределения и т. д. Кроме того, существуют и различные традиции критики. Может ли это быть хорошей поэзией, но плохой музыкой? Все-таки не думаю, что я бы назвал это танцем или городским планированием, разве что в шутку.

8. Это – не речь, я записал ее.

9. Еще одна история, сходная с разделом 2: до двадцати лет дым сигар вызывал во мне отвращение. Сильный запах неизменно вызывал образ теплого, влажного говна. Обращаясь к прошлому, я не могу рационально объяснить такую ассоциацию. Позже, работая адвокатом в столице штата, я постоянно был окружен сигарным дымом. В конечном счете, вонь, казалось, исчезла. Я ее больше не замечал. Затем вновь начал замечать, но теперь это был запах, который ассоциировался с замшей или кожей. Именно так я пришел к курению сигар.

10. Как насчет поэзии, которой недостает неожиданности? Которой не хватает формы, темы, развития? Чей язык отвергает заинтересованность? Которая изучает себя без любопытства? Выживет ли она?

11. Розовый и терракотовый мы можем назвать красным.

12. Законодательные определения. В некоторых юрисдикциях, например, человек не считается осужденным до вынесения приговора, даже если вина доказана. Отсрочка приговора с условным освобождением поэтому не является осуждением. Это оказывает серьезное влияние на право заниматься педагогической, врачебной или адвокатской практикой.

13. Я бы предпочел не обсуждать, имеет ли эта форма традицию отличную от той, которую предлагаю я, Витгенштейн и другие. Но каково ее воздействие на предложенную традицию?

14. Является ли вклад Витгенштейна строго формальным?

15. Возможность поэзии, аналогичной живописи Розенквиста, – характерная изобразительная деталь вплетена в беспредметную, формалистскую систему.

16. Если бы это была не практика, а теория, знал ли бы я ее?

17. Здесь все уходит от эстетического решения, которое само по себе одно.

18. Я выбрал китайскую записную книжку (тонкие страницы которой не нужно разрезать и которые я повернул на 90°, так что колонки сближаются изгибами вверху и внизу), чтобы увидеть, как она изменит письмо. Может быть, это ласкает зрение, но довольно легкомысленно? Слова, когда я пишу их, получаются длиннее, занимают большую поверхность двухмерной живописной плоскости. Писать ли мне в связи с этим более короткими фразами? – воздействие страницы на словарь.

19. Я продвигаюсь медленнее, поскольку печатаю это. Представьте себе слои воздуха над планетой. Тот, что ближе к центру гравитации, движется быстрее, в то время как тот, что над ним – волочится. Нижний слой – мысль, планета – объект мысли. Но то, что видно из космоса, просачивается сквозь более медленный внешний слой репрезентации.

20. Возможно, поэзия – это деятельность, а вовсе не форма. Удовлетворило бы такое определение Данкена?

21. Стихотворение в записной книжке, в рукописи, в журнале, в книге, в антологии. Разница в шрифте и в контексте. Как же это может быть одно и то же стихотворение?

22. Страница стремилась запечатлеть следы речи. Насколько утонченной фикцией это кажется!

23. Когда ребенком я ездил с дедушкой и бабушкой по Окленду или выезжал с ними за город, то обычно по памяти повторял знаки, которые мы проезжали: указатели, названия городков и ресторанчиков, надписи на рекламных щитах. Теперь мне это кажется основной формой речевой деятельности.

24. Если ручка перестанет писать, у слов не будет формы. Смыслы не выявлены.

25. Как мне показать, что цели этого произведения и поэзии совпадают?

26. Анаколуф, паратаксис – нет ни грамматики, ни логики, чтобы воспроизвести в словах комнату,