России, Англии, Голландии, Дании. Союз тот давал в руки Петра оружие, которым он мог сломить силу Швеции на Балтике. Пётр задумал дерзкий десант в Шонию — прибрежную провинцию Швеции. Но дело с десантом подвигалось медленно.

Подумав о том, Пётр дёрнул носом, прорвал бумагу. Скомкал лист, взял другой. Сопнул в нос:

— Десант, десант...

Пётр сам обследовал место высадки. Промерил дно. Шведы обстреляли царский вельбот. Два ядра упали совсем рядом. Английский офицер, стоящий рядом с Петром у борта, нырнул за планшир. Пётр взглянул на него снисходительно. Офицер вскочил, вытянулся, лицо вспыхнуло краской.

Царь сказал, по-доброму морща губы: «Ничего, ничего, привыкать надо». Офицер смутился ещё больше.

Во время той разведки царь и застудил поясницу...

Перо брызгало чернилами, скрипело. Меншиков почтительно стоял у стола. Пётр положил руки на зелёное сукно. Меншиков видел, как пальцы Петровы медленно сжались в тугие кулаки. Ногти побелели. Князь опустил глаза, склонил голову, не смея разогнуться. Светлейший понял, о чём спросит царь. И не ошибся. Царь сказал, свистя осипшим горлом:

— Есть ли сведения от генерала Вейде?

Замолчал. Задышал громко. Меншиков медлил с ответом. Переждать надо было вспышку царёва гнева. На виске светлейшего забилась жилка. Малая жилка, но стучала больно, до крика. В тишине слышно было, как потрескивают поленья в камине.

Светлейший поднёс руку к виску. Ответил чуть слышно:

— Нет, ваше величество. Известий не получено.

Взглянул на Петра. Царь смотрел ему в лицо круглыми глазами, и Меншиков подумал: Пётр не видит его.

Царь тряхнул головой, словно освобождаясь от пут, и голосом обычным сказал:

— Доктору Теодору Шварцу деньги заплатить, а самого со двора вон. Бездельник!

Меншиков повернулся живо. Пётр остановил его:

— Но по политесу, по политесу...

Знал, что светлейший может и пинками проводить.

Выдав доктору деньги, Меншиков всё же не удержался, сказал:

— Рожей ещё не вышел русского человека лечить.

И показал кукиш. Но Теодор Шварц русского языка не ведал, а кукиш принял за особый жест благодарности.

Доктор склонился в глубоком поклоне.

* * *

Письмо из Амстердама в Росток к генералу Вейде, возглавлявшему русский корпус в Мекленбургии, пришло в начале зимы. Генералу и без того жилось беспокойно в той приморской, недавно занятой русскими войсками земле.

Шведские корабли чуть ли не ежедневно атаковывали позиции русских на побережье, и генерал не сходил с коня, мотаясь от городка к городку. Дороги были разбиты, лишая командующего быстрого манёвра войсками. Пушки вязли в разъезженных колеях, и унтер-офицеры более полагались на палку, чем на силу лошадей. Солдаты роптали. Оно и понятно: вытягивая жилы, тащишься весь день по пузо в грязи, а придёшь к месту — над головой и крыши нет. Заропщешь. В полках говорили в один голос:

— Были походы, но оный не в пример другим.

— Да, хреновина получается…

Крутили башками.

Особенно досаждали дожди и промозглые, гнилые туманы с Балтики. Небо над той землёй, поросшей редким колючим кустарником, казалось, никогда не знало солнца.

Сам Вейде чувствовал себя прескверно. В тот день, когда пришло письмо, генерал прискакал из Варнемюнде — дрянной деревушки на побережье — и, едва войдя в дом, бросился к жарко пылавшему камину. Зелёный измятый мундир командующего дымился паром. Вейде сбросил ботфорты и протянул ноги в заскорузлых от пота шерстяных чулках к огню. Откинулся на спинку тяжёлого, сколоченного из тёмной сосны крестьянского кресла.

Пламя бушевало в камине. Толстенный ствол берёзы был охвачен огнём. Береста коробилась, опадала, и огонь жадно въедался в чистое тело дерева. Камин гудел, обдавая генерала жаром. После стылой дороги, когда конь, беспрестанно поскальзываясь, казалось, вот-вот упадёт, переломав ноги, после дождя, секущего лицо, камин тот был блаженством неземным.

Денщик суетился у стола. Позвякивал оловянными тарелками. Генерал вспомнил, что не ел с утра. Выругался:

— Вонючая дыра...

Зло плюнул в огонь.

Дверь стукнула, и в комнату вошёл офицер. Поднял руку к треуголке, щёлкнул шпорами.

Генерал повернулся недовольно. Вгляделся в пришедшего. Видно было, что офицер проделал немалый путь. Ботфорты и плащ были захлёстаны грязью, а из-под треуголки смотрели на генерала красные, воспалённые глаза человека, много часов скакавшего навстречу ветру.

Вейде скорее всего послал бы того непрошеного гостя к чёрту — так устал за день, но в воинском деле генерал знал толк и с первого взгляда определил, что офицер проскакал добрых три сотни вёрст, не слезая с седла, а три сотни вёрст ради удовольствия не скачут.

— Слушаю, — сказал генерал.

Из-за отворота плаща офицер вытащил большой серый конверт и протянул его Вейде. Генерал, не вставая с кресла, взял письмо. Сощурился на печати и подтянул ноги. На алом сургуче он узнал царский вензель.

В пляшущем свете камина командующий прочёл: «26 сентября сего 1716 года из Москвы в Копенгаген выехал наследник, царевич Алексей...»

В письме сообщалось, что два месяца сведений о высокой персоне не имеется. Офицерам корпуса указывалось отыскать след путешествующей особы и следовать за ней тайно.

«Тайно!»

Вейде дважды перечитал письмо. Сжал челюсти. На скулах проступили тугие желваки. Старый рубленый шрам от виска к щеке — память об Азове — налился кровью. Письмо обескуражило и испугало командующего.

Генерал вытянулся в кресле, глядя в огонь.

Вейде был не из робких. Участвовал во взятии крепостей, считавшихся неприступными, и не хоронился за спины чужие, но в раздоры царской семьи не входил никогда и трезвым немецким умом полагал: не приведи господь иметь такую честь. На крепостной стене пуля, может, и пролетит мимо, шрапнель пощадит, а во дворцовых интригах среди пышных париков, парчовых камзолов, золотом шитых робронов красавиц голову сложишь всенепременно. Случаев к тому было множество. У русского царя был Преображенский приказ с застенками глубокими, железом обитыми, от упоминания о которых мороз драл по коже, были и заплечных дел мастера, что с пятого удара кнутом перешибали человеку хребет.

«Тайно!»

Когда отдаётся такой приказ относительно лиц царствующего дома, то крепко подумать надо. Лица царствующие слежки за собой не любят, а тех, кто ведёт её, помнят долго.

«Нет, — подумал генерал, — калач сей сух и губы обдерёт. Эх, лучше бы не получать такого письма, — пожалел он, — но вот оно, в руках. Хрустит ломкая бумага, и сургуч сыплется на зелёные полы мундира».

Соображая, как лучше поступить, Вейде вертел письмо в руках. Многотрудный опыт подсказывал: дело с царским наследником неладно. На мгновение командующий увидел тёмное лицо Петра с глазами пронзительными, глядящими сквозь человека; бледный лик царского наследника