По своей несчастной неспособности оставаться в тишине Лал, видя, что они смотрят друг на друга и молчат, сказала:

— И никто не остается здесь… конечно, есть Зи-е и Товий и… но нет никого, с кем я могла бы…

Ей стало стыдно, что она так разнылась. Прежде чем закончить какой-нибудь глупостью, она увидела, что лицо Сулиена тянется к ней снизу. Сама не понимая зачем, она положила руки ему на плечи. И ей пришлось наклониться, чтобы губы их встретились.

В тот день, когда Уна с Дамой отправились встречать нового раба, Сулиен решил, что, может быть, и не станет намеренно рассказывать Лал о Танкорикс и кресте, но избегать поводов сделать это тоже не будет.

Марк знает это, Уна знает. Они могут никому и не сказать, но не станут прилагать особых усилий, чтобы держать это в тайне. Они просто пошли за домики, вверх по холму, направляясь к месту, которое было вне поля слежения камер. Но вдруг на них обрушился такой яростный ливень, что они повернули обратно и Лал сказала: «Еще одна особенность этого места». Деревья скрипели, еле заметная тропинка превратилась в настоящий водопад. Оба промерзли и серьезно рисковали упасть, и, преувеличив опасность того и другого, вцепились друг в дружку, пошатываясь бредя по бурой воде.

Для начала они заговорили о Марке; Лал неопределенно спросила, все ли у него в порядке.

— Не знаю. Похоже, не очень. Он волнуется за своего друга Вария.

— Ну, положим, не только из-за своего друга, из-за твоей сестры тоже, — заметила Лал.

— Что? — сказал Сулиен.

— Ничего! — крикнула Лал. Только потом она виновато поняла, что проговорилась, пусть ненароком, пусть потому, что не могла сдержаться, но в ее словах не было и безнравственного любопытства — убедиться, не знает ли Сулиен.

— А все-таки?..

— Просто глупость, теперь я сама вижу, что ошибалась! Не важно! Поговорим о другом… да, расскажи по порядку, как ты добрался сюда, ты никогда об этом не говорил.

И это сбило Сулиена с толку куда сильнее, чем он ожидал.

— Ну, мы и вправду встретились с Марком в Толосе… — нерешительно начал он.

— Знаю. Уна говорила. А до этого? Какой он, Лондон?

— Грязный… и красивый.

— Вернешься?

Сулиену представлялось нечто вроде непринужденной пешей экскурсии по приятным лондонским местечкам, экскурсии, которая с ужасающей постепенной неотвратимостью вела бы к дому Катавиния, катеру на Темзе.

— Не знаю, — резко ответил он, чувствуя, как у него перехватило дыхание, — меня должны были… распять.

— Ох, — сказала насмерть перепуганная Лал. Какое-то мгновение она пристально вглядывалась в Сулиена, потом, словно защищая, схватила его запястье, как он сам делал когда-то, быстро поднесла к губам и поцеловала с внутренней стороны в переплетение вен. Непонятно почему это обожгло Сулиена острее, чем все их поцелуи в губы до сих пор. Он прижался к ней, их ноги одновременно заскользили, они пошатнулись, теряя равновесие, но не замечая этого. Лал снова поцеловала его, так же горячо, как и в первый раз, и не отрывалась от его губ, но он почувствовал, что положение ее тела изменилось, руки, обвивавшие его шею, механически повисли, а все тело не то чтобы напряглось или, наоборот, расслабилось, но почуяло недоброе. Они отодвинулись друг от друга.

— За что? — осторожно спросила Лал.

— Ладно, — произнес Сулиен, набравшись мужества. Он не готовился к этому специально, однако решил, что если дело дойдет до признания, то выложит все напрямик, быстро и решительно. — Ладно. У человека, которому я служил, была дочь. Летом она закончила школу и вернулась домой. И мы с ней стали спать. — Это был один из сложных переходов в его истории. Сулиен не сомневался, что не сделал ничего плохого; возможно, сглупил, но весь тот отрезок времени теперь настолько вопиял смятением и ужасом, что провести разделительную черту было трудно. Сулиен вспыхнул, но благополучно миновал этот момент. Он не мог позволить Лал представить себе надвигающиеся огни и вопли. — Ее родители узнали. Кто-то из них, девушка или ее мать, кто-то из них сказал… — Это была вторая, еще более трудная часть. Сулиен прервался и, не глядя на Лал, скороговоркой пробормотал: — Кто-то из них сказал, что я ее изнасиловал. Вот за что.

— Ох, — повторила Лал. Она почувствовала себя молодой и дурашливой. — Это ужасно, — добавила она.

— Ты мне веришь?

— Конечно, — Сулиен чувствовал, что сейчас, когда его руки по-прежнему обнимали ее, она просто должна ответить так, чтобы сохранить лицо. И все же он видел, что она говорит правду; она действительно поверила ему. Но это было упование, вера, доверие, и скажи он: «А ты, наверное, знаешь, что я невиновен?» — то, прежде чем в ответ раздалось бы вежливое «да», пауза могла бы и затянуться.

Дождь полил, только когда Уна и Дама почти добрались до городка. Дорога показалась недолгой, потому что они беспрерывно толковали, оживленно и немного беспорядочно обсуждая возможность войны с Нихонией и как она все изменит.

И он рассказал ей о секте, с досадой объясняя:

— Делир думает, что в конце концов она вымрет… но он знает, что этого не может быть, как это возможно, если это — истинная вера?

— А почему она вымрет?

— Якобы потому что в нее не допускают новых людей, во всяком случае это не предусмотрено. В этой вере надо родиться. Причем исповедовать ее должны оба родителя. Но вряд ли дело в этом. Мне кажется, это все из-за Рима. Это плата за то, что к ним никто не суется. За то, что не случится ничего неожиданного. Это как у евреев. Вроде карантина. Были и другие секты, но исчезли. И другие пророки. Мани. Иисус. Рим знает, что делает, он убирает с дороги все, что бросает ему вызов. Глупые божки его не волнуют.

— Сулиен рассказывал, что зороастрийцы поклоняются огню, но…

— Нет. Но огонь — это символ. Если бы здесь был храм, то в нем постоянно горело бы пламя. Только и всего. В Риме делают то же самое. Во имя Весты. — На губах у него зазмеилась презрительная улыбочка.

— А тебе все это зачем?

Поколебавшись, Дама тихо, нараспев произнес, так, чтобы Уна поняла, что это цитата из Святого Писания:

— Властелин властелинов, царь царей, недреманное вечное око, творец вселенной, податель насущного хлеба.

После некоторого молчания Уна попыталась выведать:

— Но если они не принимают новых людей… то как же ты?..

— Нет. Но устоять перед этой верой невозможно, — ответил Дама.

Они увидели нового раба, который сидел, надвинув капюшон, в кабаке и, прислонившись к окну, со страхом наблюдал за пьющими стариками. Уна легонько стукнула в стекло, отчего новенький подпрыгнул и, побледнев, уставился на них, прежде чем выбраться наружу.

Он был тихий, худенький, болезненный. Руки его тряслись, он зашелся кашлем и шепнул: