— До свидания, дорогая бабушка, — проговорил он. — Так жаль, что я тебя не знал.

Словно в ответ на это с моря налетел ветер, подхватил палые листья, смешал их с прахом и унес в сторону лагуны.

На обратном пути они вместе молча стояли у штурвала, а потом Лука сказал:

— Я разговаривал с матерью, она говорила, что приходила к тебе. А еще, что… — он оборвал себя. — Ладно, это пока неважно. Мы с ней думаем, что тебе нужно просто лететь в Нью-Йорк и забрать сына. — Лука помолчал. — Мне в любом случае скоро нужно будет туда по работе. Хочешь, полетим вместе?

Каролина смотрела в сторону, не смея перевести на него взгляд.

— Если ты хочешь, то да.

— Я хочу, — сказал Лука.

Джулиет. Венеция, июль 1942 года

Я очень давно не вела дневников. Было слишком тяжело и больно, но я должна записать некоторые события последних месяцев, иначе они останутся тяжелым камнем лежать у меня на сердце.

После того, как у меня забрали Анджело, жизнь утратила смысл. Если честно, мне было все равно, жива я или мертва. Иногда я стояла на мосту Академиа и решала, не прыгнуть ли в воду. Однако мое существование все длилось, я проводила время то на вилле графини, то у себя в квартирке на верхнем этаже. Я осознала, что шпионаж стал для меня неприятной рутиной, которой не хочется заниматься, когда на душе такое горе. Зачем мне спасать чьи-то жизни, когда мою собственную так жестоко у меня отняли? Но все же типично британское чувство долга никуда не делось, а потому я не меньше двух-трех дней в неделю проводила сидя у окна. Иногда заглядывала Франческа, приносила мне еду, но есть совсем не хотелось. Я ходила с биноклем на канал, откуда можно было наблюдать за палаццо Да Росси, надеясь хотя бы мельком увидеть Анджело, но как-то раз ко мне подошел незнакомый мужчина и требовательно спросил:

— Что вы делаете?

— Наблюдаю за птицами, — быстро нашлась я. — Вон там на крыше чаячье гнездо, в нем недавно птенцы вывелись.

Он принял такое объяснение, но я поняла, что подвергаю себя серьезной опасности. Порой очень хотелось сбежать в Швейцарию, туда, где безопасно, но какие могут быть поездки без удостоверения личности? Даже если я выберу не поезд, а попытаюсь двинуться в сторону севера на автобусах, это все равно вызовет подозрения. Кто-нибудь непременно на меня донесет. На дорогах выставлены блокпосты, там устраивают проверки. И нужно будет что-то есть, покупать продукты, а у меня нет карточек. Так что я застряла в Венеции, хотелось мне того или нет, и продолжала твердить себе, что Лео вернется. Он вернется ко мне, и все станет хорошо, хоть я уже и смирилась с тем, что сына не вернуть. Все время мучила мысль: действительно ли он организовал налет на мою квартиру? Мог ли он приказать своим людям, чтобы они забрали Анджело в палаццо, если сам он не вернется к определенному времени? Мне не верилось, что Лео способен на такую жестокость — увезти моего ребенка, не дав даже попрощаться, но, возможно, ему казалось, что так будет лучше. Возможно, он считал, что иначе мне будет слишком тяжело расстаться с Анджело, ведь я так этого боялась.

Я стараюсь находить утешение в общении с графиней и Ханни. Я помогала составлять каталоги для биеннале — как ни удивительно, ее провели, будто и нет никакой войны. Витторио был в гуще событий, он с важным видом расхаживал по павильонам, раздавая указания тем, кто монтировал экспозицию, а еще убеждал графиню купить кое-какие работы. Я обрадовалась, когда он обратил внимание на мою картину, которая висела теперь на стене в библиотеке.

— Где ты это взяла? — поинтересовался он. — Надеюсь, не переплатила?

— Тебе нравится?

Витторио нахмурился.

— Что-то в этом определенно есть, — признал он. — Цвета так гармонично сочетаются, симпатично вышло. Это кто-то из твоих беженцев-евреев?

— Нет, это моя дорогая гостья, — Графиня взяла меня за руку. — У нее есть талант, ты согласен?

Такая вот маленькая радость в долгой череде темных дней.

Лео не вернулся. Я должна принять то, что говорила мне Бьянка: он исчез и либо мертв, либо схвачен. Я молю Бога о том, чтобы он был в плену. Если его поймали британцы, с ним обойдутся по справедливости. Но почему же тогда он до сих пор не прислал письма?

Сентябрь 1942 года

Биеннале закончилась. Ее посетителями были в основном надутые от важности приспешники Муссолини да немецкие офицеры. Русских, конечно, в этом году не было, ведь Гитлер пошел против своего бывшего лучшего друга Сталина. Порой до меня доходили обрывки хороших новостей: с тех пор, как в войну вступила Америка, дела у союзников пошли лучше. Они побеждали в боях на территории Северной Африки. Англия больше не подвергалась ежедневным бомбежкам. Я обнаружила, что все сильнее переживаю за маму и гадаю, как там у нее дела. Только став матерью, я поняла, как тяжела разлука с детьми. Должно быть, мама каждый день сходит с ума от тревоги за меня, а я ничего не могу сделать, чтобы ее успокоить.

Постоянный поток еврейских беженцев, которых до сих пор принимала у себя графиня, иссяк. Из Германии доходят ужасные новости. Евреев арестовывают и отправляют в трудовые лагеря на территории Восточной Европы. Их не осталось уже ни в Германии, ни даже в Австрии. Сильнее всего мы тревожимся за родителей Ханни, но держим свои тревоги при себе, так оно разумнее. И сама Ханни больше не спрашивает нас о них. Пусть она радуется и наслаждается детством, пока у нее есть такая возможность. Я слежу, чтобы она продолжала учиться. Ханни не оставляет занятия музыкой, играет на пианино и любит в жару ходить со мной на пляж. Мы вместе купаемся в Адриатике и забываем обо всем на свете, плавая в теплой спокойной воде. Потом Ханни начинает брызгаться, я гоняюсь за ней, и она визжит от восторга, как любая нормальная девочка. Боюсь, я привязалась к ней, и когда придется уехать, мое сердце разобьется во второй раз.

Судя по всему, в Италии положение евреев тоже ухудшается. Теперь им приказано нашить на одежду желтые звезды и не покидать городской район Каннареджо. Графиня рассмеялась, когда я спросила, будет ли она носить звезду сама и велит ли Ханни это сделать.

— Деточка, милая, ну не тревожьтесь вы так. Меня все тут знают, я — жена итальянского графа, — сказала она. — Мы в полной безопасности.

Но я все равно начала беспокоиться. Может, и сама графиня тоже, потому что однажды она позвала меня в библиотеку и усадила там.

— Если со мной что-нибудь случится, пожалуйста, возьмите на хранение папку из этого ящика, — сказала она. — О ней не знает даже Витторио. — Графиня выдвинула ящик и развязала ленточки на простой картонной папке. — В основном в ней ничем не примечательные рисунки, на которые раз посмотришь и забудешь, но в середину я сунула несколько ценных работ: там ранний Пикассо, Миро и еще пара серьезных художников. Не хочу, чтобы они попали не в те руки. Вы сохраните их для меня?