было подробного описания побудительных мотивов одного из самых известных американских серийных убийц. И никогда прежде не было объяснения тому, что для Харви Глатмена в его преступлениях главным являлось не убивать, насиловать и пытать. Самое главное — использование веревок.

Рейдер заулыбался еще шире. Воспоминание о родственной душе явно подняло ему настроение.

Рейдер шевелил губами, будто повторяя произносимое мной. Я ждал его комментария, но Деннис хранил молчание. Тогда продолжил я.

— То есть все, что вам действительно нужно, это связывать жертв? — спросил я. — А охота на них или даже сами убийства — второстепенно? В ваших фантазиях вам виделся человек, которого вы полностью обездвижили и сделали беспомощным, над которым установили абсолютную власть и теперь вольны делать все, что заблагорассудится.

Он кивнул. Слушал меня как врача, описывающего какую-то проблему со здоровьем, которая беспокоит его почти всю жизнь.

— Поэтому в действительности вы никогда не хотели насиловать их. Это было бы все равно что изменить Пауле, и этого точно не хотелось… А хотелось вам помастурбировать, оглядывая место преступления.

Я ждал, что Деннис заговорит, но он по-прежнему молчал. Судя по выражению лица, я не сказал ничего, чего бы Рейдер не знал о себе.

— Но я немного не такой, как Глатмен. Он не переписывался с полицией, у него не было жены, детей и всех моих общественных обязанностей, — буркнул он некоторое время спустя.

Следующей темой стал другой серийный убийца. Я же знал про любовь сравнений.

— Однажды я использовал ваш случай, чтобы разговорить Дэвида Берковица, того самого Сына Сэма.

Услышав это, Рейдер просиял.

— Вы использовали меня, чтобы достучаться до Берковица? — переспросил он. — А когда это было? В каком году?

— В 1981-м. Тогда вы еще работали в ADT.

— Вы много чего про меня знаете, — улыбнулся он. — Но вам ведь известно, что Берковиц тоже другой. Он по части влюбленных парочек, и его преступления, как вы пишете в одной книге, обезличены… Был еще серийный убийца, звали Джон Робинсон.

— Про Джона Робинсона знаю все. Несколько лет назад написал о нем книгу, — сообщил я.

— Да? Никогда не видел такую.

— И никто не видел. Никто не захотел читать про Джона Робинсона.

— Вот он был типа как я, тоже увлекался связыванием и всем таким, — сказал Рейдер. — Но его тянуло на садомазохистские штуки, а меня нет. По части выбора жертв он был изощреннее. Часто заманивал их в интернете… Своих-то я находил старомодным способом. Садился в машину и давай ездить туда-сюда. Понимаете, любил покататься под классическую музыку, высматривать проекты там, где мне спокойно, где все понятно и улицы знакомые. И не скажу, сколько раз проезжал мимо домов жертв за эти годы.

Сброшу скорость и рассматриваю, и на меня нисходит такое чувство достигнутого, потому что этот дом я завоевал. Вспоминаю, что это сошло мне с рук, у меня есть тайна, которую знаю я, больше никто.

— Вы когда-нибудь приходили на могилы жертв?

— Нет, но вырезал некрологи из газет и то и дело перечитывал. А вот на кладбища не ходил никогда. Я читал, что копы подчас засады устраивают, поэтому было бы небезопасно.

— Предположим, полиция устроила собрание для общественности, чтобы сообщить дополнительную информацию об убийствах и попросить помощи у добровольцев. Вы пошли бы на него? — спросил я.

— Ни в коем случае, — замотал он головой. — Сообразил бы, что там полно полицейских, которые только и ждут моего появления.

Я рассказал о своей теории суперкопа. Разъяснил, что цель — заставить неизвестного преступника ощущать связь с каким-то одним полицейским, а не с полицией в целом. Его глаза расширились, кончиком языка он будто все время пытался облизать верхнюю губу.

Правда, он никогда не слышал об этом от другого человека и выглядел почти потрясенным, словно перед ним поставили зеркало и отражение смущает его.

— Да. Типа это и был Кен Ландвер. Как же долго он мне нравился! Вроде как хороший коп, прямой мужик. Нам было бы о чем поговорить. Знаете, пока меня не сцапали, я иногда думал, как бы посидеть с ним и не спеша побеседовать обо всем на свете. А потом он соврал насчет дискеты и обзывал по-всякому. Говорил, что я грязный извращенец, все такое. Раньше уважал его, теперь не уважаю… Наверное, больше всех мне нравился тот мужик, Ричард ЛаМэньон. Он был начальником полиции в семидесятых. Вот это действительно хороший мужик.

Я думал, мы с ним сможем как-нибудь кофейку попить после ареста. Но он так и не появился.

Поразительно. Рейдер все еще считал, что у него и полицейских есть общие профессиональные интересы. Я заподозрил, что ВТК изображает из себя копа, еще в 1979 году, когда впервые ознакомился с делом. Но только сейчас, слушая речи, понял, насколько глубоко укоренилась в нем эта иллюзия. Вот бы нам еще тогда получше воспользоваться этой слабостью, обратить ее против него самого. Мне так и хотелось просочиться сквозь экран и выбить из его башки эту дурь. Вот ведь парадокс — Рейдер был слишком сообразителен, чтобы приходить на могилы жертв или участвовать в собраниях, но при этом почему-то считал, что Ландвер или ЛаМэньон действительно готовы попить с ним кофейку и потрепаться за жизнь.

— Что вы подумали, когда в 1979 году ЛаМэньон заявил на пресс-конференции, что у полиции нет никаких зацепок по этим убийствам? — спросил я.

— Подумал: ну и хорошо, — усмехнулся он. — Не просто хорошо, а замечательно. В смысле, можно расслабиться и прекратить озираться каждую минуту. Уж больно это было утомительно. Но мне совсем не понравилось, когда окружной прокурор сказал, что я занимался самоподвешиванием, когда ходил в походы с бойскаутами. Это вообще неправда. Пожалуйста, так и напишите в книге. Это одна из тех вещей, которые реально напрягают. Я слишком люблю бойскаутов, чтобы заниматься подобными вещами во время похода.

То, что, находясь в походе со своими бойскаутами, он задушил соседку, Рейдера вовсе не напрягало.

Разумеется, Рейдеру невдомек, что мне кое-что известно. Я же читал запись в его дневнике, в которой рассказывалось о ночных подвигах во время одного из таких походов в 1981 году. В ту осеннюю ночь Деннис не стал совать шею в петлю, а разделся, нацепил женские трусики и лифчик, опутал себя веревками и собачьими ошейниками и защелкнул на запястьях наручники. Проблема была в том, что чертов замок заклинило и снять их он не мог. Так и лежал в кузове грузовика, отчаянно извиваясь в попытках освободиться. В дневнике он писал, что боялся