Мой золотой свидетель, мой звездный мальчик, открывает и закрывает рот, ничего не говоря.

– Больше вопросов нет, – завершает допрос Хелен.

Я уже готов сказать «Защита отдыхает», как вдруг из моего рта неожиданно вылетает нечто совершенно другое:

– Мистер Сото, вы согласитесь, что есть разница между истинным пониманием закона и фотографической памятью закона?

– Да. Именно этим и отличается человек с синдромом Аспергера от того, кто по-настоящему понимает права обвиняемых.

– Благодарю вас, мистер Сото, вы можете покинуть место свидетеля. – Я поворачиваюсь к судье. – Я бы хотел вызвать Джейкоба Ханта.

Никто этому не радуется.

Во время перерыва, который я попросил, перед тем как вызвать Джейкоба для дачи показаний, я сказал ему, что он должен будет всего лишь ответить на несколько вопросов; что, когда я буду задавать их, он должен отвечать громко вслух, и если судья или Хелен спросят его о чем-то, полагается ответить, это нормально, но не следует говорить ничего лишнего.

Тем временем Эмма беспокойно ходила вокруг нас, как будто искала наиболее выгодную позицию, чтобы вонзить в меня кинжал.

– Вы не можете вызвать Джейкоба. Это травмирует его. Что, если он сорвется? Как это будет выглядеть?

– Это, – ответил ей я, – будет самое лучшее, что может случиться.

Такой ответ заставил ее мигом умолкнуть.

Теперь Джейкоб заметно нервничает. Он раскачивается на стуле, сидя на месте свидетеля, и голова у него наклонена под каким-то странным углом.

– Вы можете назвать свое имя? – спрашиваю я, и Джейкоб кивает. – Джейкоб, вы должны говорить вслух. Стенографистка записывает ваши слова, и ей нужно слышать вас. Вы можете назвать мне свое имя?

– Да, – говорит он, – могу.

Я вздыхаю.

– Как вас зовут?

– Джейкоб Хант.

– Сколько вам лет?

– Восемнадцать.

– Джейкоб, вы знаете, о чем говорится в правах обвиняемых?

– Да.

– Можете сказать мне?

– «У вас есть право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть и будет использовано против вас в суде. У вас есть право говорить с адвокатом, право на присутствие адвоката во время любого допроса. Если вы не можете позволить себе адвоката, вам будет предоставлен защитник за счет правительства».

– А теперь, Джейкоб, скажите, вы знаете, что это означает?

– Протестую! – встревает Хелен, а Джейкоб начинает стучать кулаком по барьеру, за которым расположено место свидетеля.

– Вопрос снимаю, – говорю я. – Джейкоб, вы можете сказать мне, что говорится во Второй поправке к конституции?

– «Хорошо организованная милиция необходима для безопасности свободного государства, право людей хранить и носить оружие не должно нарушаться», – произносит Джейкоб.

«Умница мальчик», – думаю я.

– Что это значит, Джейкоб?

Он мнется:

– «Ты выбьешь себе глаз пулей, малыш!»

Судья хмурится:

– Это из «Рождественской истории»?

– Да, – отвечает Джейкоб.

– Джейкоб, вы не знаете, что на самом деле означает Вторая поправка, верно?

– Нет, знаю. «Хорошо организованная милиция необходима для безопасности свободного государства, право людей хранить и носить оружие не должно нарушаться».

Я смотрю на судью:

– Ваша честь, вопросов больше нет.

Хелен тут же поднимается с места. Джейкоб весь сжимается на своем стуле.

– Вы знали, что детектив Мэтсон хочет поговорить с вами о случившемся с Джесс?

– Да.

– Вы хотели поговорить с ним об этом?

– Да.

– Можете объяснить мне, что значит отказаться от своих прав?

Я задерживаю дыхание. Джейкоб медлит с ответом. А потом неторопливо разжимает сжатую в кулак руку, которой стучал по барьеру, поднимает ее вверх и начинает махать ею, повторяя движения метронома[24].

Я разозлилась, когда Оливер выкинул этот фокус. Разве не сам он говорил, что вызов Джейкоба для дачи показаний загубит все дело? Пусть это был один судья, а не двенадцать присяжных, Джейкобу пришлось страдать. Ставить его в ситуацию неизбежного нервного срыва просто ради того, чтобы иметь возможность сказать судье: «Видите, я же вам говорил», – это жестоко и бессмысленно, все равно что прыгнуть с крыши, лишь бы привлечь к себе внимание, которым вам не придется насладиться по причине скоропостижной смерти. Но Джейкоб справился, хотя и не без дерганий и тиков. Он не сорвался, даже когда эта дракониха-прокурорша накинулась на него. Никогда еще я так не гордилась сыном.

– Я выслушал все свидетельские показания, – говорит судья Каттингс. – Я наблюдал за обвиняемым и не верю, что он добровольно отказался от своих прав. Кроме того, я полагаю, что детектив Мэтсон был уведомлен о пороках психического развития у обвиняемого и тем не менее не предпринял в связи с этим никаких шагов. Ходатайство об изъятии из дела показаний обвиняемого, данных в полицейском участке, удовлетворено.

Как только судья уходит, Оливер оборачивается и хлопает меня ладонью в ладонь, а Хелен Шарп начинает складывать в портфель свои вещи.

– Я уверена, вы далеко не уедете, – говорит она Оливеру.

– Что она имеет в виду? – спрашиваю я.

– Намекает, что добьется своего и без признательных показаний Джейкоба. Только это изрядно затруднит ей работу.

– Вот и хорошо.

– Очень хорошо, – соглашается Оливер. – Джейкоб, ты держался молодцом.

– Можем мы уйти? – спрашивает он. – Я проголодался.

– Конечно, – говорю я, и Джейкоб встает и идет по проходу. – Спасибо, – благодарю я Оливера и догоняю сына. На полпути к выходу я оборачиваюсь. Оливер тихо насвистывает себе под нос, надевая пальто. – Если хотите, можете прийти к нам на ланч завтра… Пятницы синие.

Он глядит на меня:

– Синие? Непростая задача. Кроме голубики, черничного йогурта и синего желе, что еще остается?

– Синие кукурузные чипсы. Синий картофель. Синее фруктовое мороженое. Голубая рыба – пеламида.

– Формально она не голубая, – замечает Оливер.

– Верно, – отзываюсь я, – но это допустимо.

– Синий напиток «Гаторейд» мне всегда нравился, – говорит он.