И поглощают, и очень недурно поглощают. Даже слишком хорошо это делают, так что порой невольно задумаешься: вот ведь везде человечество, так сказать, охраняется законами от погибели, а здесь, бедное, почему-то предоставлено прямо на жертву.

И как легко стать в «Аквариуме» жертвой. Присядьте к столику, особенно если вас трое, и вы… Нет, громко сказать опасно для скромности.

Одним словом, за чай на троих вы заплатите два рубля, за бутылку сомнительного кислого вина и того дороже, и даже пиво обойдется вам рубля в полтора. Простой же бутерброд с грошовой колбасой – в гривенник!

И, конечно, так скромно произойдет все лишь в том случае, если вы не попадете в бархатные лапки садовой хищницы.

Ну а если попадете, тогда… тогда… тогда сами увидите, что из этого выйдет.

А теперь лучше подойдем к открытой сцене. Ну уж и песни там распевают!

Такие песни поют на французском диалекте, что если бы дежурный пожарный услыхал их и понял, то, наверное, покраснел бы!

Всюду за нарушение общественной нравственности виновных строго наказывают, и только в «Аквариуме» такое нарушение как будто безнаказанно.

Принять меры в данном направлении прямо необходимо, как принимают меры в отношении распространения порнографических карточек или романов.

Могут, правда, сказать, что тут-то и кроется секрет известного успеха «Аквариума»!

«Иллюстрированное артистическое обозрение», № 2, июнь 1898 г.

Белыми невольницами у нас с некоторых пор принято называть певичек, хористок и всякий женский персонал наших зимних и летних садов и приютов утех и увеселений. И название это к ним прекрасно подходит.

Потому что как же по-другому назвать певичку, «шансонетку», как ее еще иначе величают, которая по контракту с содержателем увеселения обязана не только петь на эстраде, но и увеличивать торговлю буфета, оставаясь до четырех-пяти часов утра в саду или в зале театра.

И такое условие, оставаться до момента закрытия заведения, неизбежно для всего женского состава увеселительных уголков! Не распространяется оно разве только на очень крупных звезд кафешантанного небосклона.

Нам скажут, что подобное требование предъявляют во всех больших европейских городах к хорам и певицам, но там это совсем другое.

У нас зимний и летний увеселительные приюты закрывается редко ранее трех-четырех часов утра, между тем как на Западе все кончается везде самое позднее к двенадцати часам ночи.

Разница весьма большая, особенно если принять во внимание широту русской натуры, когда она разгуляется. Многие иностранки, француженки, немки и другие, не зная нашего обычая веселиться всю ночь напролет, подписывают контракты с антрепренерами садов и театров, не обращая должного внимания на пункт, по которому они должны оставаться в саду до закрытия. Конечно, впоследствии они очень раскаиваются в своей опрометчивости, но уже поздно.

Понятно, не всем иностранкам по сердцу в этом отношении кафешантанные наши нравы. Но немало есть и таких, которые ужинают в трех отдельных кабинетах или за тремя столами сразу, собирают обильную дань и для буфета, и для себя лично. Конечно, в большинстве случаев такие «артистки» очень далеки от настоящего каскадного искусства и гораздо лучше изучили искусство наживать деньги с подвыпивших постояльцев.

И надо правду сказать, что наши отечественные певички и хористки и тут, как на эстраде, уступают своим иноземным подружкам.

Какая-нибудь венгерка из третьестепенного хора, смотришь, «хищничая летом» в отдельных кабинетах, и солидного друга себе завела, и в солистки где-нибудь в зимний приют вылезла. С нашими российскими особами это куда реже случается. Нет, должно быть, достаточной системы и выдержки. Потому пьет, пьет, сердечная, «гуляет», как говорит наш народ, а в результате – расчеты с жизнью где-нибудь на больничной койке.

Это уже поистине невольницы, и не только рубля и своей бесшабашности, но и того соединения сцены с буфетом и лупанаром, которое так теперь процветает.

Теперь спрашивается: долго ли будет существовать современный русский кафешантан в его настоящем неприглядном виде? Не наступит ли, наконец, реакция и не потребует ли наша публика, чтобы все циничное, неизящное, грубое было выкинуто из программ, а театр и концертный зал были отделены от буфета с его хищно-порнографическими нравами. Тогда можно будет ценить талантливость исполнения, не опасаясь, что это смешают с похвалой умению ужинать в трех отдельных кабинетах сразу.

«Иллюстрированное артистическое обозрение кафе-концертов, театров, варьете и цирков», выпуск 2-й, апрель 1898 г.

Барон де ля Рош-де-Мэут (дипломат), безуспешно стремящийся уже давно получить пост посла, решает выдать свою племянницу Селицу, богатую наследницу, за разоренного князя Акасия в том расчете, что князь, будучи двоюродным братом министру иностранных дел, окажет ему протекцию и мечта его осуществится.

Но Селина влюблена в сверстника своего детства, юношу по имени Геркулес, который, со своей стороны, влюблен в Селину. Чтобы избежать брака с князем, влюбленная парочка убегает в день подписания брачного контракта и является на рынок держаных вещей в Париже (Тампль), чтобы продажею бриллиантового ожерелья, доставшегося Геркулесу по наследству от матери, и золотых вещей, принадлежащих Селине, реализовать денежную сумму, необходимую на выезд из Парижа. Ожерелье и золотые вещи стоят 50 тысяч франков. Влюбленные, не зная их цены, спрашивают только 500 франков. Это возбуждает подозрение торговца, призывающего полицейского сержанта, и парочка арестовывается по подозрению в тайном сбыте ворованных вещей.

По дороге в участок сержант и парочка попадаются навстречу известной всему рынку и любимой местным населением дочери торговца ношеными платьями «папаши» Бейсие – Титине. Титина в подвенечном платье. Она должна в тот же день обвенчаться с неким Ромулом, маляром по профессии, который заявляет, что он красит стены хлеба ради, но собственно он – исторический живописец, и славы не хватает ему лишь потому, что судьба не свела его с богатым и щедрым покровителем искусства, понимающим толк в исторической живописи.

Титина большой сорванец, и только что парикмахер успел причесать ее и украсить голову флердоранжем, как она, вступаясь за брата, подралась с полицейским и уличным мальчишкой. С тою же решимостью она вступается за арестованную парочку и с помощью других рыночников освобождает ее из рук сержанта.

Сержант призывает на помощь целый полицейский патруль, но Титина справляется и с патрулем. Полицейские решают, однако, что им не следует уходить несолоно хлебавши, и оглядываются, кого бы свести в участок.

Жертвой их усердия делается не кто иной, как вышеупомянутый дипломат барон де ля Рош-де-Мэут, очутившийся в тот же момент на рынке. Попал он туда вследствие страстишки к горничной своей жены Олимпии. Баронесса подарила накануне Олимпии несколько принадлежностей своего туалета, в том числе платье зеленого цвета, позабыв, что в кармане его спрятан портфель[34] с письмами баронессы к ее любовнику, с которым она распрощалась. Вспомнив о портфеле, баронесса требует от горничной обратно зеленое платье. Олимпия же продала его уже торговцу из Тампля и, прельщенная обещанным баронессою щедрым вознаграждением, отправляется в Тампль на розыски платья и тащит с собою волочащегося за нею барона. Барон попадает тут в свадебную компанию маляра и его шаферов, увлекается ими в трактир, где и накачивается. Патруль ведет его в участок за шатанье по улицам в нетрезвом виде. Титина-сорванец уговаривает между тем жениха и всех приглашенных на ее свадьбу отправиться гурьбой к баронессе и ходатайствовать, чтобы она позволила племяннице Селине выйти замуж за Геркулеса.