– Не надо, Ванзаров… Слишком поздно… Гениев приносят в жертву… Так было всегда…

Она запела.

Одного уха было достаточно. Ванзаров не хотел слышать, но слышал. Голос звал. Звал его. Звал за собой. Он почувствовал, что еще немного – и пойдет за ним. Куда прикажет. Так прекрасен был голос. Ванзаров утратил власть над мышцами. Пальцы потеряли силу.

Она выскользнула.

Голос исчезал. И прервался.

Навсегда.

Ванзаров лежал на крыше. Предстоял обратный путь. Через окно, мостик и трос… Но это не самое трудное, с чем ему предстоит иметь дело в ближайшие часы…

Снизу долетел тревожный крик. Кто-то наткнулся на тело. Придется испортить праздник приставу и Лебедеву. Надо торопиться…

Бесполезное создание. Все они похожи, как капли дождя. Уходит одна, на ее место приходит другая. Они как трава, которая нужна, чтобы стать сеном и пищей коровам. Она пища. Глупышка вышла от надутого индюка, ей было плохо, но она улыбалась. Наш индюк сказал, что у нее талант, талант надо развивать. Тогда попадет на сцену. Индюк всем так говорит. Потом смеется над ними. Она и прочие так глупы, что не заслуживают жалости.

Эта пустышка поняла, что не получит ничего, уже заплатив слишком много. Она заплакала. Их слезы ничего не стоят. Как роса на траве. Она хотела утешения, и она его получила. Они верят во все, что им скажешь.

Конечно, и она захотела узнать, как можно развить голос, чтобы стал сильным и красивым. О да, мы, люди театра, знаем много секретов, какими не владеют профессора пения. Что они понимают, эти профессора, неудавшиеся певицы. Есть простое упражнение, которое тренирует горловые связки, чудо какое хорошее. Ему легко обучиться, стоит повторять дома в течение недели, как голос будет не узнать. Изменения произойдут удивительные. Все звезды этим пользуются. О да, и Кавальери, и Отеро так делают. Упражнение – это большой секрет, про него нельзя никому рассказывать, нельзя делиться. Тайна должна остаться неприкосновенной…

Как она поверила, как просила, как обещала и рта не раскрыть. Конечно, не раскроет рот. Кому нужен ее бесполезный рот. Ей было указано, куда пройти и где ждать. Наивная дурочка благодарила, утирая слезы. Как мало им надо для счастья. Она не знает, что такое настоящее счастье. Это дар, который есть проклятие.

Она ждала в левом кармане. А дальше опять случилось, как в тот раз. Глупышка сама подтянула трос, сама продела голову в петлю. Ей было сказано чуть приподняться на цыпочках. Она покорно исполнила. Ей было сказано закрыть глаза, сейчас будет упражнение для растяжки связок. Она зажмурилось. Как это просто. Как хорошо сделан противовес. Надо лишь резко дернуть. Она взлетела. Тихий хрип уходящей души. Глаза остановились. Она дернулась и даже протянула руки, последняя судорога. Она стала пищей. Самые драгоценные секунды. Трос немного опустить, чтобы носки ее туфель не касались пола. Сейчас это случится… Как долго ждешь этот момент. Он приходит сильный и великий. Вот сейчас… Бабочка села к ней на лицо… Цепи сорваны. Мой зверь, моя сила, моя боль, мой гений вырвался из оков. Мой голос свободен… Он голоден и требует пищи. Он ее получит… «Неметтти» покорился моему зверю. Остался последний шаг…

…Евгений Илларионович закрыл дневник. С него было достаточно. Продолжать чтение, утопая в чужих откровениях, больше не мог. Приставу и без того досталось. Вместо праздничного ужина на террасе «Аквариума» разгребал дела до глубокой ночи. Глаза покраснели, лицо обрело нездоровую бледность. Левицкий по-настоящему устал. Как не уставал с последних армейских учений, лет пятнадцать назад.

На часах было около пяти утра. Светать не начало. Турчанович так умаялся, что заснул прямо за столом, уткнувшись лбом в руки. В маленьком кабинете было душно. Распахнув окно, Лебедев сидел на подоконнике. Великий криминалист был непривычно сдержан и молчалив. И сигарилу не стал раскуривать, хотя пристав гостеприимно предложил. Он поглядывал на Ванзарова, который оперся о соседний подоконник.

– Уму непостижимо… И вот это… – Левицкий брезгливо отодвинул дневник, – …даже не пряталось?

– Самый надежный способ спрятать – положить на видное место, – ответил Ванзаров. – Очень разумно.

– Но как, как такое возможно?

– Какая из причин вас больше интересует?

– Ради чего столько смертей? Откуда такая жестокость? У нас не дикие джунгли, а столица империи…

– То есть предпочитаете знать все…

Пристав отхлебнул давно остывший чай.

– Пожалейте, Родион Георгиевич, мне совсем не до шуток.

Немым укором просьбу поддержал и Лебедев. Ему тоже хотелось понять, ради чего вместо праздника занимался осмотром трех трупов.

– Главная причина вам уже известна, господа, – сказал Ванзаров. – Убийства пробуждали голос… В это трудно поверить, но вы, Евгений Илларионович, только что прочитали признания. Ваш городовой Халтурин слышал голос. И я слышал голос… Да, Аполлон Григорьевич, я две ночи подряд в театре слышал каватину Нормы.

– Отчего сразу не сказали? – спросил Лебедев.

– Вы бы не поверили…

Лебедев только раздраженно хмыкнул.

– Давайте ближе к голосу, друг мой.

– Как прикажете, – сказал Ванзаров, разглядывая отсыревший угол потолка. – Голос обладал невероятной, гипнотической силой… Городовой три дня в себя не мог прийти, да и я на себе ощутил его действие. Если бы не восковые затычки, скорее всего, оформляли бы и мой труп…

– Еще чего не хватало! – вырвалось у пристава.

– Говорю как есть… Чтобы явиться из неведомых глубин, голос требовал жертву. В прямом смысле: лицо умирающей или мертвой женщины. На которое следовало положить бабочку…

– Морев тоже сгодился, – сказал Лебедев. – Не зря, значит, тыкали мне под нос бабочку, вырванную из альбома.

– Ударив Федора Петровича Морева пестиком в висок, убийца не желал вызвать голос. Убирался опасный свидетель… Но вы правы, голос принял и эту жертву. Зверь распробовал новую кровь, она понравилась. Дальше могли последовать юноши…

– Дикость… Дикость, не могу этого понять. – Левицкий невольно стукнул кулаком по стулу, Турчанович вздрогнул и забормотал во сне. – Почему надо убивать невинных барышень? Почему нужно бабочек на лицо им вешать? Разве нельзя без этого петь?

– Это тайна, которую Баттерфляй унесла с собой, – сказал Ванзаров. – Тут могут быть только предположения. Мир психических явлений для нас закрыт, мы даже не вступили на порог, за которым открывается бездна. Немецкая психология может объяснить этот феномен?

Вопрос был обращен к Лебедеву. Он выразительно поморщился.

– Самая передовая немецкая психология подходит к мозгу человека как к машине. С винтиками и шестеренками… Они не могут объяснить, почему в ухе чесать приятно, а не то что подобный феномен…