На этом совещании было принято окончательное решение, достойное нашего с Кобой прошлого, – похитить главу ненавистного РОВС.

Я вернулся в Париж. Наша слежка выяснила, что Кутепов аккуратно посещает русскую церковь Союза галлиполийцев. При этом он на редкость пунктуален. В церковь и из церкви непременно идет по одному маршруту, обязательно пешком и, как правило, один. Это был его обычный моцион для здоровья. Жил он на улице Русселе, в доме двадцать шесть. Пару раз я приходил к этому дому за полчаса до службы и оба раза сталкивался с генералом. Мы были знакомы и здоровались. И вдвоем шли в церковь Галлиполийцев, которая находилась, если мне не изменяет память, на улице Мадемуазель…

После долгого наблюдения мы устроили совещание – подвели итоги. Итак, выходил из дома Кутепов неизменно ровно за полчаса до начала службы. Шел по одному маршруту: с Русселе на рю де Севр, потом на бульвар Инвалидов и сворачивал на улицу Удино. На улице Удино мы и решили действовать.

… В тот день в церкви проходила панихида по какому-то царскому генералу. Конечно же Кутепов должен был быть там. Мы запланировали в этот день и закончить дело.

На углу улицы Удино поставили «такси», рядом выставили полицейского. Это был французский коммунист, и вправду бывший полицейский. Он выполнял нехитрое задание: «в связи с ремонтом улицы» отсылал все машины в объезд.

Чуть поодаль стоял наш автомобиль. Мой агент Яков С-кий и еще один наш здоровяк дежурили у автомобиля. Я сидел внутри. Шприц с дозой особого снотворного я получил из той же лаборатории Х.

Все нам благоприятствовало: был необычный для Парижа январский морозец, он убрал с улиц теплолюбивых парижан. События шли по расписанию, генерал, как всегда, оказался точен. Ровно в десять пятьдесят, как и указывала наша слежка, он повернул на улицу Удино… Он был в штатском. Я знал, что операция требовала стремительного исполнения. Если промедлим, будет нелегко – Кутепов был атлетического сложения, коренастый, с большой головой, похожей на пушечное ядро, и зычным голосом. Так что если закричит…

Он приближался. Направлялся размеренными шагами к нашей машине. И мы сумели! Сделали все, как задумали. Мгновенно! Как только генерал поравнялся с нашей машиной, С-кий и Г-д ловко втолкнули его в открытую дверь. Я зажал ему нос платком с хлороформом, С-кий навалился на него, я всадил укол с быстрым снотворным. Генерал был готов. Я обнял его, и мы поехали. Он приник ко мне тяжелой головой, царапал щеку щетиной…

С-кий вел машину. Наш француз-полицейский в «такси» вместе со вторым агентом сопровождал, прикрывая сзади.

По дороге я покинул автомобиль, меня сменил второй агент, пересевший из «такси».

Он должен был сопровождать Кутепова до Москвы. Я вернулся на нелегальную квартиру, и фиаско случилось без меня. По дороге генерал начал приходить в сознание. Подменивший меня агент со страху сделал еще укол. Доза оказалась слишком сильной. Кутепов умер от инфаркта в машине. Его доставили на наше судно уже мертвым. Корабль тотчас вышел в открытое море. Пытались отходить его, но тщетно. Ночью генерала, так и не узнавшего, что с ним произошло, сбросили в мешке в море. Там теперь его могила.

После исчезновения генерала началась истерия – в прессе, в обществе и среди русских монархистов. Требовали разорвать отношения с нами, провести обыск в полпредстве.

Из полпредства тотчас выехали несколько руководящих сотрудников.

Но французский премьер (кажется, это был Тардье), как и предполагал Коба, предпочел сохранить отношения с нами. Официальное расследование было поручено комиссару по особым делам, который ловко изображал энергичные действия. Возможно, он и придумал жертву, чтобы разрядить общественное негодование. Ею стал муж моей поэтессы. Бедный, он никакого отношения к похищению не имел. Но его взгляды, речи настолько компрометировали его, что ему стало невозможно оставаться в Париже. Его подозревали и травили. Он попросил нашего резидента помочь вернуться в Россию вместе с семьей…

Честно говоря, я ужаснулся, когда узнал, что Н. с ее привычкой все говорить приедет к нам. Ведь ей нельзя будет не только печатать свои стихи, но даже читать их дома. Я никогда не любил ее. Я никого в жизни по-настоящему не любил, кроме своей дочери. Но я ее жалел… И я, князь Д., продолжил отговаривать ее мужа. Я пытался объяснить ему, что он возвращается не в Россию, он возвращается в СССР, а это иная страна. Но он не захотел поверить твердолобому монархисту князю Д. Они с дочерью рвались на Родину.

Я вернулся в Москву в начале тридцатых… Как всегда, вернувшись, пошел навестить «наших» – старых друзей моих и Кобы. Как все переменилось! Помню, мы сидели за большим щедрым грузинским столом с Папулия Орджоникидзе, Авелем Енукидзе и Алешей Сванидзе. Вино лилось рекой.

Я сказал:

– Газеты совсем сошли с ума. Как Коба терпит все эти анекдотические славословия? Коба теперь повсюду. Есть такое испанское выражение: «Он у меня даже в супе»…

За столом тотчас замолчали…

После ужина Папулия пошел меня провожать. Мы шли к машине, когда он заметил:

– Опасно много жить за границей. Не сразу понимаешь родную страну. Это все, что я могу тебе сказать.

Все наши веселые кавказцы стали очень осторожны. Даже наш с Кобой друг Авель Енукидзе. Теперь и этот остроумец, рассказчик анекдотов, бессменный тамада на застольях был удивительно неразговорчив.

Заговорил он со мной только однажды, конечно же на улице… Нет, он ничего не сказал против Кобы. Видно, побаивался даже меня, своего старого друга. Он просто произнес с усмешкой:

– Все мы полюбили разговаривать на улице. Оттого, дорогой, проводим больше времени на свежем воздухе. Хорошо для здоровья, – и засмеялся.

Он был прав: жизнь стала здоровее, много гуляли, меньше проводили времени у телефона (телефону не доверяли, появилось даже выражение «это не телефонный разговор»).

Мой кабинет по-прежнему находился на Лубянке. Новую жизнь я постиг быстро. Ведь ее и устраивала родная Лубянка. Точнее – Коба, но Лубянка внедряла в жизнь. Усилиями Ягодки родное ОГПУ теперь было повсюду. Лифтеры, обслуга в домах партийных вождей (нянечки, шоферы), официанты в дорогих ресторанах, продавцы водки в рюмочных – все работали нашими осведомителями, секретными сотрудниками – как мы их называли, или «сексотами» – как, называл народ.

Помню, однажды в кабинете Кобы Ягода при мне начал читать Кобе очередное досье. Это было сообщение агента о нашем друге Авеле. Коба, видимо, хотел, чтобы я его услышал.

Ягода читал хорошо знакомое:

– «Товарищ Енукидзе живет с новой пассией – балериной Большого театра. Причем эта новая его любовница спит также с английским атташе…»

– Слаба на передок, как говорят русские люди. А мы с большим другом Авеля товарищем Фудзи все удивляемся: откуда враги все о нас знают? Почему проваливаются наши агенты за рубежом? Объясните, товарищ Ягода, товарищу Енукидзе, что мы живем, окруженные классовым врагом. Наш враг старается проникнуть к нам любым способом, особенно через женскую пизду! Объясните все этому старому ебарю – мудаку. Скажите ему, что не понимать это простительно желторотому партийцу, но не старому большевику, кстати, награжденному вами знаком почетного чекиста!