Вот из евразийцев и французских коммунистов мы и вербовали кадры. Особенно усердно работали на нас евразийцы с идеей «искупить свою вину – эмиграцию из России».

Когда я рассказал о них Кобе, он усмехнулся:

– Пусть работают на нас в Париже, никто не возражает. Но я им не верю. Что же касается их возвращения… нам враги внутри страны не нужны!

Мой подозрительный друг всерьез отнесся к этим детским идеям о перерождении.

Я приезжал в Париж князем Д. Я знал, что там живет моя давняя знакомая поэтесса Н. Ее уцелевший муж, которого она долго считала убитым, стал одним из главных евразийцев. Это был типичный наивный интеллигент-эмигрант. Конечно, из либеральной семьи. Его родители – революционеры-народники – сидели в крепости при царе. Теперь он со всей страстью участвовал в Союзе возвращения на родину.

Помню, мы с ним встретились в кафе в Люксембургском саду. Говорил он на любимую тему – о святой Руси (слово «святость» не сходило у них с языка).

Пришли его друзья и единомышленники. И девушка, так похожая на ту Н., которую я знал много лет назад. Я понял: что это ее дочь. Она страстно доказывала, что они все должны покаяться (другое их любимое слово) перед народом, который не понимали и довели до Революции. Теперь во искупление (самое любимое слово) обязаны к нему вернуться и помочь его возрождению (еще одно очень любимое слово).

– Пусть бедность, пусть страшный быт, даже позор – ничего не боюсь, – говорила она, и на глазах ее были святые слезы.

Завербовать и отца и дочь труда не составило, и это сделали, естественно, без меня. Я оставался для евразийцев меднолобым эмигрантом, князем Д., беспощадно борющимся с большевиками.

Помню, как я сказал мужу Н., что собираюсь вместе с Савинковым отправиться в Россию. И хотя «Трест» мне очень подозрителен, я верю, что в Большевизии существуют подпольные монархические организации.

Надо заметить, что он был благороден со мной. Даже рискнул предупредить:

– У меня есть данные, что в России сейчас нет сопротивления. Народ подчинился большевикам. Именно поэтому мы решили сотрудничать с ними. Мы сумеем их использовать – и переиграть.

– Не окажется ли ваша игра игрой мышки с кошкой?

Я тоже был благороден.

Но ничто не могло его поколебать. Он торопился начать работать на нас, чтобы побыстрее начать менять наши убеждения! Ради этого он стал нашим «разведчиком», как они себя называли сами. Или агентом, как называл его я. Или «шпионом», как называли наши враги.

Именно тогда, во время того разговора в кафе, вошла Н. Как же она постарела, черты лица стали еще более мужскими, резкими. Узкий нос – почти клюв, лицо бледное, сжатые губы, короткая стрижка… Очень похожа на птицу. Одета по-монашески – в черной, грубой шерстяной юбке и в такой же черной блузе. Посмотрела вокруг беспомощными близорукими глазами. Потом стала рыться в сумке, видно, искала очки.

Я тотчас глянул на часы и, сославшись, что запамятовал о следующей встрече, встал и неторопливо вышел в другую дверь.

…Только впоследствии ее нелепый муж все узнает и все поймет. Но это случится уже перед его расстрелом на моей родной Лубянке.

Коба вызвал меня в Москву. Сначала я уехал из Парижа в Берлин. Уже оттуда, изменив внешность, отправился в столицу. Ехали мы в одном поезде с братом Нади Павлушей Аллилуевым и его семьей.

Жена Павлуши Женя – высокая русская красавица с золотистой косой. Муж называл ее Розой новгородских полей (она родилась в Новгороде). Я первый раз увидел их вдвоем в гостях у Кобы. Уже тогда заметил, что мой великий друг весьма неровно дышит к этой красавице.

Нас встречал на огромном старом «линкольне» отец Нади и Павлуши. На этом «линкольне» возили Ленина, теперь Коба распорядился возить на нем старика Аллилуева.

После европейских столиц с роскошными витринами магазинов, залитых днем и ночью светом реклам, Москва казалась унылой, серой, безрадостной, обшарпанной, в каких-то жутких, нищенских заборах. Ужасно одетая толпа – в темном, сером, латаном-перелатаном. Особенно несчастно выглядели дети, ходившие, как правило, в обносках с плеча старших братьев. Лица худые, бледные. Еда была только по продуктовым карточкам. Продуктовая карточка – это бумажка, поделенная на клеточки с определенной датой и видом продуктов. «Сахар», «крупа», «хлеб», «масло» и т. д. Работающему человеку полагалось одно количество продуктов, неработающему члену семьи работавшего (иждивенцу) – гораздо меньшее. Карточек не имели «лишенцы» – лишенные политических прав «бывшие»… Детей в магазин старались не посылать, боялись, что они потеряют драгоценную карточку. Без карточки можно было умереть с голоду.

Ехали по Москве. Я слишком часто возвращался в столицу, контрасты меня уже не удивляли. Но импульсивная Роза новгородских полей восклицала:

– Боже мой, только Кремль и остался! – И еще что-то подобное.

Помню, как Павел бледнел от ее реплик, но остановить стеснялся. Стеснялся своего страха. Хотя конечно же не сомневался – шофер донесет…

Дома я узнал добрую весть: моя жена беременна. Ее поездка в Берлин оказалась для нас счастливой. Но поговорить не успели – Коба вызвал меня в Кремль.

По дороге я колебался, рассказывать ли Кобе о разговоре Нади с моей женой. Но колебания были напрасны. Не успел я войти, как он спросил:

– Жаловалась на меня?

Он, как всегда, все знал. Видно, слушал их беседу не только я.

– Надя плохо выглядит… – заметил я.

Он прервал:

– Ты врач? Нет? О ее здоровье я говорю с врачами, а с тобой – о деле. Когда выполните поставленную задачу? Я о генерале Кутепове…

По должности, повторюсь, генерал Кутепов был главой знаменитого РОВС, Русского общевоинского союза. Мы дурачили его несколько лет, он состоял в переписке с «Трестом», планировал диверсионные акты через него. Направил к нам Бешеную Марию. Но теперь, как я уже рассказывал, операция «Трест» умерла.

В кабинет вошел Ягода.

– Что предполагаете делать с генералом, товарищ Ягода?

– Стоит ликвидировать мерзавца, Иосиф Виссарионович, – ответил тот.

– Пуля нам не нужна. Пуля – слишком просто… Товарищ Наполеон после ряда покушений на него сначала похитил, а потом уже расстрелял герцога Энгиенского. Товарищ Кутепов так же засылает к нам убийц. Дама от него приезжала с бомбами… Надо хорошенько проучить господ эмигрантов. Генерал Кутепов нам нужен живой и здесь.

– Но после истории с «Трестом» Кутепов к нам не поедет, – возразил я.

– Это говорит когда-то бесстрашный Фудзи? Расскажи нам, товарищ Фудзи, как на Востоке берут невесту? Ее похищает удалой джигит! Эти парижские генералы – они по воздуху летают? Нет, по улицам ходят, к тому же часто одни. Неужели перевелись джигиты? Хочу увидеть его здесь, в Москве. Похищение заставит ужаснуться врагов. Когда господина генерала привезут, вынудим его обратиться к эмигрантам с призывом разоружиться. И заслужить право вернуться на родину… – У него горели глаза. Это был прежний боевик Коба. Он продолжал: – Товарищи евразийцы, от которых товарищ Фудзи в таком восторге… если они окажут помощь в этом деле – хорошо. Надо объяснить им, Фудзи, что они должны нам крепко помочь, коли хотят вернуться на Родину. Эмиграция – грех, а грехи, как нас с тобой учили в семинарии, нужно замаливать… делом.