— Мы пойдем к Истине, — объявила она, когда наступило воскресенье. Ей не нравилось слово «церковь». — Ты, я и твой маленький, — она постучала пальцем по животу Амброзии, в нескольких дюймах от головы еще не родившейся Гортензии, — мы все услышим слова Иеговы.

(Именно мисс Брентон и привела Боуденов к Свидетелям, или расселитам, или людям Сторожевой Башни, или Обществу брошюр о Библии — их тогда называли разными именами. В начале века в Питтсбурге мисс Брентон встретилась с Чарлзом Тейзом Расселом и была потрясена его знаниями, его преданностью своему делу и его окладистой бородой. Под влиянием Рассела она оставила протестантизм и обратилась в новую веру. Как все новообращенные, она обожала обращать других. В Амброзии и ее будущем ребенке она нашла легкую добычу: им не надо было отказываться от старой веры, чтобы обратиться в новую.)

Истина вошла в семью Боуденов зимой 1906 года и вместе с кровью перетекла от Амброзии к Гортензии. Гортензия верила, что, когда ее мать услышала слова Иеговы, в ней самой, еще не родившейся, проснулось сознание. Позже она готова была поклясться на любой Библии, какую перед ней положишь, что каждое слово «Тысячелетней зари» Рассела, которую читали Амброзии по вечерам, проникло в ее душу, еще когда она была в материнской утробе. Как иначе можно было объяснить, почему позже, когда она выросла и прочитала все шесть томов, текст показался ей таким знакомым и почему она могла закрыть страницу и рассказать слово в слово, что там написано? Так что корни Гортензии Боуден надо искать еще до ее рождения. Она все помнит. 14 января 1907-го — день, когда на Ямайке было ужасное землетрясение — не скрыто от нее, а ясно запечатлено в ее памяти.

— Я рано отправлюсь искать тебя… Моя душа жаждет тебя, мое тело алчет тебя в голой пустыне, где нет воды, чтобы…

Так пела Амброзия на поздних стадиях беременности, когда ковыляла со своим огромным животом по Кинг-стрит и молила Бога о новом пришествии Христа или о возвращении Чарли Дарэма — только эти двое могли ее спасти, для нее они были так похожи, что практически сливались воедино. Она дошла до середины третьей песни, когда путь ей преградил сэр Эдмунд Флекер Гленард, веселый и раскрасневшийся от выпитого в «Ямайском клубе» рома. Гортензия помнила, как он закричал «Служанка капитана Дарэма!» и не получил в ответ ничего, кроме удивленного взгляда Амброзии. «Славный денек!» Амброзия попыталась его обойти, но он снова не пропустил ее.

Ну, малышка, ты по-прежнему хорошая девочка? Я слышал, что мисс Брентон водит тебя в свою церковь. Любопытно, всякие Свидетели… Но готовы ли они принять вашего маленького мулата?

Гортензия прекрасно помнит, как жирная горячая ладонь коснулась ее матери. Она помнит, как со всей силы постаралась пнуть эту лапу.

Не волнуйся, крошка, капитан открыл мне вашу маленькую тайну. Но, видишь ли, Амброзия, за тайны надо платить. Так же как за батат, или красный перец, или табак. Знаешь испанскую церковь Санта-Антония? А внутри не была? Это совсем рядом. Правда, представляет скорее эстетическую, чем религиозную ценность, но там очень красиво. Зайдем всего на пять минут. Нам этого вполне хватит, крошка. Немножко образования тебе не повредит.

Все в жизни имеет две стороны: внутреннюю и внешнюю. Есть две разных истории. Вокруг Амброзии: мрамор, тишина, сияющий золотом алтарь, полутьма, свечи, выгравированные на полу испанские имена, большая мраморная Мадонна, стоящая склонив голову на высоком постаменте; Гленард трогает ее в неестественной тишине. Но внутри — бешеное сердцебиение, миллионы напряженных мышц, которые всеми силами сопротивляются образованию, идущему от Гленарда, сопротивляются липким пальцам, мнущим ее грудь под тонким ситцем, сжимающим ее соски, уже набухшие от молока — молока, которое не предназначено для такого грубого рта. Ей казалось, что она все еще бежит по Кинг-стрит. Но на самом деле она застыла. Окаменела, превратилась в такую же статую, как Мадонна.

А потом мир начал сотрясаться. Изнутри — отошли воды. Снаружи — потрескался пол. Дальняя стена обвалилась, стекла полопались, а Мадонна слетела с постамента, как падающий в обморок ангел. Амброзия поспешила прочь, но успела дойти только до исповедальни, когда еще один мощный толчок сбил ее с ног, и она увидела Гленарда: он лежал придавленный статуей, зубы разбросаны по полу, штаны по-прежнему спущены. А земля продолжала сотрясаться. Пошла еще трещина. И еще. Колонны попадали, рухнула крыша. В любой другой день кто-нибудь прибежал бы на крики Амброзии, крики, сопровождавшие схватки. Но в тот день в Кингстоне наступил конец света. Кричали все.

Если бы это была сказка, тут и появился бы прекрасный принц — капитан Дарэм. Кстати, из него вышел бы отличный прекрасный принц: красивый, высокий, сильный, он хочет ей помочь, он любит ее (по-своему, как Англия любит Индию, Африку и Ирландию — странной любовью, которая заставляет издеваться над любимым). Все правильно, но, наверно, виновато место действия. Наверно, у сказки, разыгрывающейся на украденной земле, не может быть счастливого конца.

На следующий день, когда Дарэм вернулся, остров был разрушен, две тысячи человек мертвы, в горах полыхали пожары, часть Кингстона отделилась и ушла под воду, всюду царили голод и страх, земля поглотила целые кварталы. Но не это напугало его, а то, что он, может быть, никогда больше не увидит ее. Теперь он понял, что такое любовь. Потерянный и одинокий, он стоял среди толпы, в которой из тысячи черных лиц не узнавал ни одного. Единственным белым пятном, кроме него самого, был памятник королеве Виктории — во время землетрясения он понемногу поворачивался, пока Виктория не оказалась спиной к народу. Так оно и было. Не у англичан, а у американцев нашлось достаточно сил, чтобы оказать незамедлительную помощь — три военных корабля с продуктами уже шли с Кубы, петляя вдоль берегов. Как любой англичанин, Дарэм считал себя лично оскорбленным всякий раз, когда американцы делали удачный ход, поднимавший престиж нации. Даже сейчас, когда эта земля проявила такую непокорность, Дарэм считает, что она принадлежит ему, а значит, он вправе решать, помогать ей или нет. Английское образование позволяет ему презрительно поглядывать на двух американских солдат, находящихся на острове незаконно (все бумаги на въезд оформляются через Дарэма и его начальников). Солдаты стоят возле консульства и с наглым видом жуют табак. Странно ощущать такое бессилие — понимать, что есть страна, располагающая большими возможностями для спасения этого острова, чем Англия. Странно смотреть на море эбонитовых тел и не находить той, которую любишь, той, которая принадлежит тебе. Дарэм стоит среди толпы и выкрикивает имена из списка избранных — кучки лакеев, дворецких и горничных, которых англичане отвезут на Кубу, где эти ямайцы смогут пожить, пока не прекратятся пожары. Если бы он знал ее фамилию, то обязательно бы ее выкрикнул. Но за все время учебы он так и не узнал ее фамилию. Просто ни разу не удосужился спросить.

Однако не за эту оплошность капитан Дарэм остался в легендах рода Боуденов как «никчемный дурак». Он быстро разузнал, где Амброзия. Он выловил из толпы двоюродную сестру Амброзии, маленькую Марлин, и послал ее с запиской в церковь, где, как говорили, видели Амброзию, поющую вместе со Свидетелями и возносящую хвалы Господу за пришедший День Страшного суда. Марлин понеслась со всех ног, а Дарэм, считая, что сделал все необходимое, неторопливо пошел к «Королевскому дому» — резиденции правителя Ямайки сэра Джеймса Суиттенхема. Он попросил сделать исключение для Амброзии — «образованной негритянки», на которой он хочет жениться. Она не такая, как другие. Ее надо пустить вместе с ним на следующий корабль.