Алсана покачала головой и отмахнулась от Нины.

— Как ты не поймешь: меня беспокоит то, что у меня отнимают сына. Одного я уже потеряла. Шесть лет я не видела Маджида. Шесть лет. А теперь еще эти Чяблики, которые проводят с Миллатом больше времени, чем я. Это ты можешь понять?

Нина вздохнула и принялась крутить пуговицу на своей блузке, а потом заметила, что слезы навернулись на глаза ее тетеньки, и молча кивнула.

— Обычно Миллат и Айри приходят туда к ужину, — тихо сказала Клара. — И мы с Алсаной, твоей тетенькой, подумали… не могла бы ты как-нибудь пойти с ними… ты молодо выглядишь… ты могла бы сходить, а потом…

— Доложить вам обстановку, — закончила Нина, закатив глаза. — Проникнуть в стан врага. Бедное семейство, еще не знает, с кем имеет дело. За ними установлено тайное наблюдение. Боже мой, прямо какие-то «Тридцать девять ступенек».

— Позорная Племянница, да или нет?

— Да, Алсана. Да, если так надо, — проворчала Нина.

— Спасибо, — холодно сказала Алсана, допивая чай.

* * *

Не то чтобы Джойс была гомофобом. Ей нравились голубые. И она нравилась им. Она даже как-то вступила в университетский гей-клуб. Эти мужчины считали ее кем-то вроде Барбары Стрейзанд, Бетти Дэвис и Джоан Баэз в одном лице. Раз в неделю они собирались, чтобы приготовить ей ужин и повосхищаться ее умением одеваться. Так что Джойс не могла быть гомофобом. Но лесбиянки… Что-то в лесбиянках смущало Джойс. Не то чтобы она их не любила. Просто она их не понимала. Джойс могла понять, почему мужчинам нравятся мужчины. Она сама посвятила свою жизнь мужчинам, так что знала, каково их любить. Но сама мысль о том, что женщина может любить женщину, настолько не вписывалась в мировосприятие Джойс, что она не могла представить, как такое возможно. Не могла понять саму суть. Никак. Хотя честно пыталась. В семидесятые она проштудировала «Колодец одиночества» и «Наши тела» (где была глава на эту тему), потом прочитала и посмотрела «Не только апельсины», но это не помогло. Она не считала это неправильным. Просто не понимала, в чем смысл. Поэтому, когда Нина пришла к ним, держа за руку Максин, Джойс впала в ступор — сидела и смотрела на них через стол с закусками (бобы на ржаных хлебцах). Первые двадцать минут она не могла вымолвить ни слова, поэтому все семейство вынуждено было вести чалфенский разговор без ее оживляющего участия. Она сидела как под гипнозом или в густом облаке, и сквозь туман до нее долетали обрывки разговора, который шел без нее.

— Ну-с, для начала самый важный чалфенский вопрос: чем вы занимаетесь?

— Я шью обувь.

— A-а… Понятно. Боюсь, что это не тема для интересной беседы. А вы, красавица?

— Я красавица-бездельница. Я ношу обувь, которую она шьет.

— Нигде не учишься?

— Нет, я такими глупостями не занимаюсь. Это плохо?

Нина тоже приняла этот вопрос в штыки:

— И заранее говорю, что тоже нигде не училась.

— Я не хотел вас смутить…

— А мы и не смутились.

— В смысле, в этом нет ничего удивительного… Я знаю, что вы не самая академическая семья на свете.

Джойс понимала, что все идет не так, но у нее не было сил вступать в разговор и сглаживать плохое впечатление. У нее в горле застряли миллионы опасных фраз, и она боялась, что стоит ей приоткрыть рот, они тут же выпрыгнут. Маркус, никогда не замечавший, когда собеседник обижается, продолжал весело болтать:

— Вы такое искушение для мужчин.

— Да?

— Угу, лесбиянки всегда искушение. И наверно, некоторым джентльменам могло бы повезти. Хотя, как я понял, вы цените красоту больше мозгов, а значит, у меня нет шансов.

— Вы, как видно, очень уверены в своем уме, мистер Чалфен.

— Конечно, уверен. Я ужасно умный.

Джойс смотрела на них и думала: Кто из них главный? Кто кого учит? Кто кого исправляет? Кто пыльца, а кто пестик?

— Что ж, приятно, что за нашим столом появился еще один представитель рода Икбалов. Правда ведь, Джош?

— Я Беджум, а не Икбал — поправила Нина.

— Я все думаю, — продолжал Маркус, как будто не заметив ее поправки, — что если соединить мужчину Чалфена и женщину Икбал, получится гремучая смесь. Как Фред и Джинджер.[80]Вы нам секс, мы вам рациональность или еще что-нибудь. Вы бы дали Чалфену жизненных сил, вы такие страстные, как все Икбалы. Индийская страсть. Интересно, кстати, что в вашей семье старшее поколение все какое-то сумасшедшее, а вот у молодежи голова на плечах.

— Знаете что? Никто не назовет моих родственников сумасшедшими, ясно? Даже если это правда. Так могу их обзывать я, но вы нет.

— Ну-у… надо учиться говорить правильно. Ты можешь сказать: «Никто не назовет моих родственников сумасшедшими», но это утверждение неверно. Назовут, и еще как назовут. Надо сказать: «Я не хочу, чтобы»… и т. д. Разница небольшая, но мы станем лучше понимать друг друга, если будем правильно употреблять слова.

И тут, как раз когда Маркус нагнулся к духовке, чтобы достать главное блюдо (тушеная курица с овощами), у Джойс вдруг открылся рот, и вот что, по необъяснимой причине, оттуда выскочило:

— Вам, наверно, не нужны подушки — вы спите на груди друг у друга?

Вилка Нины, направлявшаяся ко рту, застыла у кончика ее носа. Миллат подавился огурцом. Айри попыталась вернуть на место отпавшую нижнюю челюсть. Максин захихикала.

Но Джойс не собиралась краснеть. Джойс была из тех упрямых женщин, которые шли вперед по африканским болотам, даже когда проводники-туземцы бросили груз и повернули назад, даже когда белые мужчины оперлись на ружья и бессильно качали головами. Она была из тех женщин, которые, вооружившись только Библией, дробовиком и тюлевой занавеской, выходили защитить свои дома и дать отпор приближающейся армии негров. Джойс не видела смысла в отступлении. Она не сдастся.

— Я хотела сказать, что в индийской поэзии все время пользуются грудью вместо подушки. Мягкой, как подушка, грудью. Я просто… просто… хотела узнать: белая спит на черной или, что кажется более вероятным, черная на белой? Реализуя метафору, можно подумать… то есть я хотела узнать… как именно…

Наступила долгая, глубокая и угрожающая тишина. Нина сердито тряхнула головой и с грохотом уронила вилку на тарелку. Максин барабанила пальцами по столу, выстукивая арию из оперы «Вильгельм Телль». Джош был готов разрыдаться.

Наконец, Маркус запрокинул голову, хлопнул в ладоши и громко, по-чалфенски заржал.

— Я весь вечер хотел об этом спросить. Молодец, Матушка Чалфен!

* * *

Так впервые в жизни Нина вынуждена была признать, что ее тетенька абсолютно права.