— Спасибо, спасибо, брат, — ответил Миллат, взглянул на брошюру и вышел на улицу. — До скорого.

Карина открыла ему дверцу машины.

— Что это? — спросила она, заметив подмокшую бумагу.

Миллат инстинктивно спрятал брошюру в карман. Странно, раньше он ничего от нее не скрывал. А сейчас даже ее вопрос показался ему неприятным. И что на ней надето? Вроде тот же топ, что и всегда. Или он стал немного короче? А ее соски, разве они не слишком заметны, как нарочно выставлены напоказ?

— Так, ерунда, — пробурчал он. Но это была не ерунда. Это была последняя брошюра на тему западной женщины. «Право раздеваться: голая правда о западной сексуальности».

Кстати, о наготе. У Карины Кейн была прекрасная фигура. Молочно-белая кожа, мягкие очертания. По выходным она любила одеваться так, чтобы подчеркнуть свои достоинства. Первый раз Миллат увидел ее на какой-то вечеринке. Он заметил серебристые брюки и такой же топ, а между ними мелькал голый округлый животик с серебряным колечком в пупке. Было что-то притягательное в животике Карины Кейн. Она считала свой живот уродством, но Миллату он нравился. Ему нравилось, когда она оставляла живот открытым. Но теперь, после чтения брошюр, для Миллата что-то прояснилось. Он начал замечать, как она одевается и как на нее смотрят мужчины. Он решил поговорить об этом, и она ответила: «Ненавижу, когда на меня пялятся всякие старые потные придурки». Но Миллату показалось, что на самом деле ей это нравится, что она хочет, чтобы на нее смотрели, что она, как говорится в «Праве раздеваться», «выставляет свое тело напоказ». Особенно белым мужчинам. Разве не так оно бывает между западным мужчиной и западной женщиной? Им хочется, чтобы все видели их сексуальные отношения. Чем больше он об этом думал, тем больше сердился. Почему она не может нормально одеться? Кого она хочет соблазнить? Африканские богини с севера Клапама уважали себя, так почему этого не может Карина Кейн?

— Я не могу тебя уважать, — медленно объяснял Миллат, стараясь слово в слово повторить прочитанное, — пока ты сама не начнешь себя уважать.

Карина отвечала, что она себя уважает. Но Миллат ей не верил. И это тоже было странно, потому что Карина еще ни разу ему не солгала. Она вообще не лгала.

Когда они собирались пойти гулять, он сказал:

— Ты одеваешься не для меня, а для других!

На что Карина ответила, что она не одевается ни для него, ни для других, что она одевается для себя. Когда в баре она спела под караоке «Sexual feeling»,[82]он сказал:

— Секс — вещь интимная. Он касается только меня и тебя, а не окружающих!

Карина сказала, что она просто пела, а не занималась сексом на глазах у завсегдатаев паба «Рэт-энд-Кэррот». Когда они занимались любовью, он сказал:

— Не делай так… Ты предлагаешь себя мне, как шлюха. Разве ты не знаешь, что есть вещи, которые делать ненормально? И вообще, я сам скажу, если захочу. И почему ты не можешь вести себя как леди и не стонать?!

Карина Кейн дала ему пощечину и расплакалась. Она сказала, что не понимает, что с ним творится. «И дело в том, — подумал Миллат, громко хлопнув дверью, — что я тоже не понимаю». После этой ссоры они долго не разговаривали.

Две недели спустя Миллат подрабатывал в «Паласе». Он рассказал о своих терзаниях Шиве, недавно принятому в КЕВИН и уже набиравшему там популярность.

— Не говори мне о белых женщинах, — проворчал Шива, думая о том, скольким еще поколениям Икбалов ему придется давать один и тот же совет. — На Западе женщины стали как мужчины. У них те же желания и те же нужды — они постоянно хотят секса. И они одеваются так, чтобы все знали, что они этого хотят. Понятно?

Но разговор прервал Самад — он вошел через двустворчатые двери, чтобы взять манговое чатни, так что Миллат промолчал и вернулся к резке овощей.

В тот же вечер после работы Миллат заметил в окне кафе «Пиккадилли» индианку. У нее было круглое, как луна, лицо, она вообще казалась скромной и сдержанной, а в профиль была похожа на его мать в молодости. На ней был черный джемпер с отложным воротничком, длинные черные брюки, пряди длинных черных волос падали на глаза, не было никаких украшений, только «менди»[83]на запястьях. И сидела одна.

В той же бесшабашной манере, которой он соблазнял красивых пташек, любительниц клубов, смело, как человек, который не боится подойти к кому угодно и завести разговор, Миллат вошел в кафе и принялся пересказывать ей содержание «Права раздеваться» в надежде, что она его поймет. Он говорил о родстве душ, о самоуважении, о женщинах, которые не хотят оголяться ни перед кем, кроме мужчин, которые их любят.

— Нужно понять, что паранджа дает истинную свободу. Смотри: «Свободная от оков похотливого мужского взгляда и навязанных стандартов привлекательности, женщина сама выбирает, какой ей быть. Из нее не делают секс-символ, ее не рассматривают, как мясо на прилавке». Мы думаем именно так, — сказал он, сомневаясь, что думает именно так. — Вот наше мнение, — сказал он, сомневаясь, что это его мнение. — Я принадлежу к организации, которая…

Девушка сморщилась и осторожно приложила указательный палец к его губам.

— Милый, — проворковала она, печально разглядывая его красивое лицо. — Если я дам тебе денег, ты уйдешь?

И тут появился ее друг — удивительно высокий для китайца парень в кожаной куртке.

Миллат в тоске побрел домой. До дома было восемь миль. Он прошел Сохо, сердито глядя на длинноногих шлюх — его раздражали их трусики танго и пушистые боа. К тому времени, как он добрался до Марбл-Арч, его охватила такая ярость, что он зашел в телефонную будку, всю обклеенную картинками с изображениями грудей и задниц (шлюхи, шлюхи, шлюхи), позвонил Карине Кейн и резко сказал, что бросает ее. Он не стал звонить другим девушкам, с которыми спал (Александре Эндрузер, Полли Хьютон и Рози Дью), потому что они были обычными размалеванными куклами. Но Карина — другое дело. Она — его любовь, она должна принадлежать только ему и никому другому. Ее надо охранять, как жену Лиотты в «Крутых парнях» или как сестру Аль Пачино в «Лице со шрамом». С ней надо обращаться как с принцессой. Она должна вести себя как принцесса. Она должна быть скрыта в высокой башне.

Теперь он шел медленно, загребая ногами, — идти было не к кому. На Эджвэа-роуд его подстерегала засада из толстых мальчишек, кричавших ему вслед (Глядите, это Миллат! Миллат — любимец женщин! Миллат — покоритель дамских трусиков! Он теперь зазнался, не станет с нами курить). Миллат прошел мимо с грустной улыбкой. Кальяны, жареные цыплята, незаконно ввезенный абсент, который пили во двориках за шаткими столиками; мимо спешат женщины в паранджах, похожие на деловитые черные привидения, летят по улицам, стараясь успеть в магазины до закрытия, торопясь найти своих мужей, где-то застрявших с друзьями. Миллату было приятно на них смотреть: живой разговор, выразительные глаза удивительных цветов, смех, слетающий с невидимых губ. Он вспомнил, как отец однажды сказал ему, когда они с ним еще разговаривали: «Ты не знаешь, что такое эротика, Миллат, ты, мой младший сын, не знаешь, что такое желание, и не узнаешь, пока не сядешь с кальяном на Эджвэа-роуд и не постараешься, глядя на четыре дюйма кожи, которые выглядывают из-под паранджи, силой своего воображения увидеть, что спрятано под этими большими черными покрывалами».