Верила ли бабушка Тоня в бога? Что-то не похоже, иначе бы оскорбилась за икону, которая Рите и вправду не нравилась, отругала бы. Но она не обиделась. И если… Тогда всё сходится, все кусочки мозаики встают на свои места. Женька говорила правду, никакая она не сумасшедшая, смятенно думала Рита. Но что ей со всем этим делать? Что делать?! Может, сказать тётке, чтобы не ездила к матери? Но бабушка Тоня уже старая, не справляется одна с хозяйством, ей надо помогать. Как же Женьке не ездить?

Колючие слова

Женька звала мать к себе:

– Квартира большая, всем места хватит. Тяжело одной-то зиму зимовать, снега наметёт – не разгребёшь, до колодца – как дойдёшь? – толковала Женька матери. – Пожила бы у меня зиму, а весной в Деулино…

Антонида неизменно отказывалась:

– Уж как-нибудь проживу, зимовать мне не впервой. В своём-то доме (здесь она обиженно поджимала губы) сама хозяйка, куском никто не попрекнёт. А на чужих хлебах – не хочу. Приживалкой не буду.

– Мама! Что ты говоришь-то?! На чужих хлебах… – обижалась в свою очередь Женя. – Я тебе чужая, выходит? – И успокоившись, загибала пальцы, считая:

– У Гальки народу многонько, тесно тебе там будет. Колька с женой живёт, да родители женины с ними. А у меня ты бы в комнате своей жила, в отдельной. А мы с Олькой в другой, у меня изолированные, – похвасталась Женька. – Пожила б хоть зиму, а?

– А о скотине ты подумала? Скотина, сталыть, одна зимовать будет? Али надумала продать? Тогда и дом продавайте, а матерю на погост снесите, – злилась на дочь Антонида. – Комната у неё… У меня изба просторная, светлая, зачем мне твоя комната, сама в ней живи!

– Далась тебе эта скотина, давно бы продала, тяжело тебе с ней, я же вижу! – не унималась Женька. – Для Гальки с Колькой стараешься? Пусть на рынке покупают – и творог, и масло, и яйца. Привыкли на готовеньком всю жизнь, – распалялась Женька. – А как работать, дак их нет!

– Ты Гальку мою не трожь. Не твоего ума дело, – осаживала её Антонида. – Откуль у их деньги возьмутся, с рынка брать? У их своё есть, домашнее, у их мать есть!

Колючими злыми словами Антонида словно отделяла Женьку от младших детей, отгораживала, отодвигала… Женьке было обидно: она одна матери помогает, одна о ней заботится, а мать её отталкивает. Не любит. Гальку с Колькой любит, а её, Женьку, нет! И Ольку на всю жизнь калекой сделала.

Ничего не болит

«Спину-то врачи не могут вылечить, так и ходит в корсете. Зимой-то ничего, а летом жарко под ним, а снять нельзя – больно!» – Из тёткиных глаз горошинами сыпались слёзы, она жалела дочь, но Рита ей всё равно не верила. Ей слишком хорошо помнилось, как Женя с маленькой Олькой приезжала к ним за продуктами. По магазинам ходили вчетвером: Ритина мама, Рита, Женька и шестилетняя Олька. Колбасу продавали по килограмму в руки (они брали четыре), сливочное масло и конфеты тоже «отпускались» строго по норме. Так же было со всем остальным.

– Оставь ты её дома, не жалко тебе по магазинам ребёнка таскать, по очередям, – просила Вера Сергеевна. Но Женька упрямо брала с собой дочку, не желая терять положенные на ребёнка килограммы, граммы, пачки и пакеты. Они обходили все магазины в округе, и в каждом приходилось стоять в длинной очереди.

– Маа-аа, пойдём уже, я не хочу стоять, я устала, – ныла Олька, и у Риты сжималось сердце – в самом деле, девочка устала, еле на ногах стоит. Они все уставали за «магазинные» дни неимоверно. А тут – ребёнок…

– Устала стоять? Дак не стой, на улицу иди. Рита, побудь с ней там, – решала проблему Женька. – Как очередь подойдёт, я крикну.

Рита с Олькой выходили на улицу и стояли, стояли, стояли… «Давай поиграем во что-нибудь?» – предлагала Рита, но Олька мотала головой: « Не хочу. Я домой хочу». Рита пробовала увещевать девочку.

– Не капризничай, ты уже большая, должна понимать: маме одной столько всего не дадут, а надо продукты купить, у вас же там ничего не купишь. Мама тебе купит колбаски, конфет московских шоколадных… Неужели не можешь немножко потерпеть?

– Не могу-уу! Я давно уже терплю, мне спинку больно, – хныкала Олька. Рита гладила её по светлой чёлке, прижимала пальцем Олькин нос – «Дзинь-дзинь, трамвайчик отправляется!» Поправляла воротник пальтишка, по-новому завязывала шарфик. От Ритиной ласки Олька начинала плакать уже по-настоящему, и Рита с тревогой всматривалась в налитые слезами глаза троюродной сестрёнки.

– А мама знает, что тебе больно? Давай ей скажем, и она не будет тебя брать, дома посидишь… Ты не испугаешься? Не боишься одна? (Олька помотала головой: «Меня мама часто одну оставляет, я большая уже») – Вот и хорошо, вот и молодец. Я тебе карандаши дам, краски акварельные… Мы с твоей мамой всё купим и придём, а ты пока будешь рисовать. У меня книжки есть с картинками, и куклы есть на антресоли, мы их с тобой достанем, и ты с ними познакомишься.

– Она знает, – перебила Риту Олька, которой, похоже, было уже не до кукол и не до книжек с картинками. – Я говорила, что больно. А она говорит, ничего с тобой не сделается.

Рита ненавидела Женьку. Олька страдала, а Женька считала это капризами и притворством – дети всегда капризничают, кому же нравится стоять весь день в очередях.

– Не умрёт, потерпит.

– Ты хочешь, чтобы она терпела? Чтобы мучилась весь день от боли? – наскакивала на неё Рита.

– Ничего у неё не болит, слушай ты её… Она в корсете, в нём не больно, врач сказал. Она сочиняет, притворяется, чтобы её пожалели и домой отвели, играть. Я свою дочь знаю, уж поверь мне на слово.

Рита не верила Женьке. А Ольке верила, стараясь компенсировать девочке утомительные «магазинные» дни: угощала её орехами в белой сладкой глазури (Рита варила их в сахаре, добавляя в сироп немного сливок), покупала игрушки, придумывала игры. Она была неистощима на выдумки – перевёрнутые стулья превращались в корабли, ковёр – в Саргассово море, а Рита с Олькой изображали оставшихся в живых мореплавателей (как вы уже догадались, игра называлась «Остров погибших кораблей»).

И много других чудесных игр придумывала Рита. Олька звонко смеялась, забывая про боль, которая проходила сама собой, исчезала, как по волшебству. Довольная тем, что девочка улыбается и не