– Как добираться будешь?

– Да я сейчас как новенький буду, пешком дойду, если нужно будет. Не ссы, радист, прорвемся!

Как оказалось, я рано радовался. Нет, Олег уехал, с этим все нормально было. Уж не знаю, как там дальше, надеюсь, выйдет к своим. У меня же черная полоса явно задержаться решила. Мне как будто небеса решили отомстить за что-то. Мои надежды и планы рухнули в один миг, когда я услышал слова:

– А кто это? – Их задала одна женщина в штатском.

Я находился в госпитале уже больше трех месяцев, сентябрь начался, когда меня вызвали к коменданту госпиталя. Я-то шел, думал, документы готовы, довольный был. У меня тут вообще дружба с немцами шла, за своего меня принимали буквально все. А что, рядовой, окопник, ранен серьезно, значит, свой в доску парень. Даже пил с ними тайком принесенный кем-то шнапс. Но особистам об этом знать не обязательно, умолчу в будущем.

Постучав в дверь на втором этаже, я толкнул ее на предложение войти. А когда вошел, сразу и радость исчезла.

– А кто это? – она стояла возле стола коменданта и смотрела на меня. Женщина не старая, лет сорок пять, довольно привлекательная. Высокая, стройная, в строгом костюме и со значком на лацкане пиджака.

– Рядовой Блюм, по вашему приказу явился! – отрапортовал я, почти не заикаясь. Комендант был спокоен до этого момента, но после слов женщины навострил уши и встал.

– Это не мой сын! – вновь подала голос женщина. Вот это я попал!

– Как, вы в этом уверены? – комендант вышел из-за стола. – Он сильно похудел, ранения никого не красят, фрау Блюм…

– Да что же, я сына не узнаю? Он ведь не мертвый стоит здесь. Он чем-то похож, но это не Эрих!

То, что я ей незнаком, было понятно без слов. Разве так встречают собственную мать? Блин, а ведь этот Блюм, которого мы утопили в болоте, что-то говорил о матери, вспомнить бы, что именно, я тогда ни хрена не соображал… А, точно, он говорил, что она какая-то заслуженная, в смысле, член партии не из последних. Вот почему она тут. А еще потому, что я, как мудак, не стал писать ей письмо. Она-то ведь их присылала, ей сразу сообщили о ранении сына и о том, что он в госпитале. Я боялся писать, ведь она бы поняла, что пишет не сын, но никак не думал, что она сюда притащится.

– Рядовой, как вы объясните это? – очнулся, наконец, комендант.

– А что тут объяснять? – я сделал вид, что удивлен. – Мое имя Эрих Блюм, но это не моя мать.

– Но в ваших документах указано, что вы из Мюнхена, есть полный адрес… Да мы ведь и с родственниками связались по данному вами адресу! А вы еще не хотели им отвечать, – черт, припомнил сука, – теперь понятно!

– Что вы сделали с моим сыном? – тетка едва не накинулась на меня с кулаками. Боевая фрау. Я отшатнулся и хотел открыть дверь, но ствол «вальтера», направленный на меня, заставил передумать.

Фрау отошла в сторону и упала на стул, а комендант уже куда-то звонил. Через минуту в палате были четверо солдат и главврач. Тот тоже, блин, подлил масла в огонь.

– А еще думаю, откуда у него осколочное ранение, причем, по виду, так от авиабомбы, да и все тело в шрамах, как будто он несколько раз уже был серьезно ранен. А в личном деле ничего нет…

– И вы молчали? – взревел комендант. – Впрочем, теперь с ним будут разбираться другие люди. Ефрейтор! – Один из четверки солдат вытянулся в струну. – Взять! – как собаке приказал.

И меня взяли. Случилось то, чего я так боялся с самого начала войны. Черт, боюсь пыток. Боюсь, что не выдержу и начну говорить. А сказать у меня много чего есть…

В гестапо был выходной. Ну, это я так решил, потому как меня не повели сразу на допрос, а сунули в камеру. Это была одиночка, холодная и сырая, но я теперь не тот умирающий лебедь из болота. Меня так отреставрировали, что я теперь надеялся пожить. Как быть, что делать? Извечный вопрос.

Ночь прошла быстро, я заставил себя поспать хоть немного, а то сонного завтра быстро утомят на допросе. Заявились за мной ближе к обеду. Готовились, видимо. Вопросы посыпались, как из МГ-34.

«Кто? Что? Когда и куда?» – ну и в том же духе. Отвечал спокойно, как мог.

– Рядовой Блюм. 314-й пехотный…

– Зачем ты врешь, тебя же признали самозванцем? – со мной пока еще спокойно говорили.

– А что, воевать за фюрера преступление? – попробовал я.

– Что? – следак так удивился ответу, что было даже смешно.

– Ну, а что я сделал-то? Почему в гестапо? Я воевал, выполнял свой долг, да, загремел в госпиталь, но не по своей воле, иваны постарались…

– Кто ты такой? – повторил уже более нервно следователь. И я плюнул в сердцах. Все равно уже взяли, не отвертеться. Коси не коси, а самозванец я, тут и доказывать ничего не нужно. Шлепнут, и будут правы.

– Да обычный солдат. Красной Армии солдат, – уточнил я. Ну, а что мне, дальше скрывать? Смысл? Отхрерачат так, что буду просить пулю. Зря, что ли, восстанавливался? А так, может, еще и поживу чуток.

– Кто? – аж поперхнулся следак.

– Ну я же сказал, – пожал я плечами.

– Как, как ты здесь оказался? – следак судорожно расстегивал ворот кителя.

– Ой, да это та еще история… Я был серьезно ранен, одежка пришла в негодность. Кто-то из бойцов предложил переодеть меня в форму вермахта. Это бойцы между собой говорили, я был практически все время без сознания. Очнулся, а тут солдаты вермахта. Обыскали, нашли документы этого Блюма, ну и отправили в тыл. Что, мне нужно было кричать на весь свет, что я русский? Зачем?

– Я такой наглости еще не встречал! – выдохнул следак.

– Ага, – кивнул я, – я тоже. Ну сами посудите, как мне было поступать?

– Значит, простой солдат? – вошел в роль следователь.

– Ну да, – кивнул я.

– Так могли поступить только со старшим по званию!

– Ну, я и был старший среди них. И по возрасту, и по званию. Ефрейтор я. Мы в лесу сошлись с несколькими бойцами, что также выходили из окружения, ну и…

– Ты не похож на обычного солдата, я их много видел! Ты комиссар?

– Упаси бог! – аж перекрестился я. – Какой я, на хрен, комиссар? – возмущению моему не было предела. – Да комиссара бойцы в такой ситуации просто бросили бы, а не стали бы слушаться.

– А слушались?

– Ну, на рожон не лезли, и то хлеб, – я перешел на русский, так как фриц, называя меня комиссаром, говорил на моем языке. – Сидели тихо, жрать только нечего было. Ребята сходили на промысел, добыли чуток еды и притащили форму с документами того Блюма.

– Ты все врешь!

– А зачем мне это? – я пожал плечами. Вообще, я старательно настраивал фрица говорить со мной спокойно, то есть как мне надо. Пусть забудет на время свои гестаповские замашки. – Вас смущает мое знание немецкого языка? Или еще что? Ну, так я и не деревенский парень. Вырос в городе, получил перед самой войной неплохое образование в Москве. Когда набирали добровольцев на оборону города, пошел сам. Вся семья у меня погибла в Калуге. Ваши солдаты там серьезно порезвились.