— С Марса.

Тараканьи усики ощетинились.

— Ответ конкретный. Ложка есть? Тогда лезь наверх. Сейчас рубанем молодую картошечку. Известно, что свиная тушенка — не форель, а калорийность что надо. — Одессит подал руку. — Потомственный черноморский рыбак Михаил Сокирко.

— А моя фамилия Весельчаков, — представился солидный ефрейтор с котелком.

— Веселый казак, — иронически добавил Сокирко. — От его бесконечных острот не то что мухи, а все живое в радиусе ста километров дохнет. Зато у миномета — герой!

— Не обращай внимания на этого балаболку, — махнул ложкой Весельчаков. — Готовился в адвокаты, вот и мелет языком… Как тебя величают?

Взобравшись на платформу, гость поддел ложкой дымящуюся картошку и, дунув на нее раза два, ответил:

— Анатолий Фильчук.

— Ого-го! — вздрогнул Сокирко. — Это, случайно, не твой братан ходит на эсминце «Решительный»?

— Нет.

— Слушай, дружище. Чего это я должен каждое слово из тебя тралить? Расскажи по порядку, что у тебя с рукой. И о штиблетах ленинградских не забудь…

— Извини, потомственный рыбак: я всегда делаю враз только одно дело.

Весельчаков удовлетворенно кивнул, подсовывая Фильчуку большой кусок хлеба.

Котелок опустел. Бойцы скрутили козьи ножки.

Прицепили паровоз. Звякнули буфера. Раздался гудок. Замелькали шпалы.

— Убежал я, братцы, из госпиталя. — Фильчук сплюнул крошки табака, провел по губам шершавой ладонью.

— Вот еще комик, — удивился Сокирко. — Кормежка дармовая, спи сколько хочешь. Где же фронтовику поживиться, как не в госпитале?

— На то имелись свои причины, — пробормотал Фильчук. — Так и быть, расскажу, чтобы не подумали бог знает чего. Я, братцы, из дивизии генерала Бакланова. Может, слыхали? В «Красной звезде» о нем не раз писали… В разведке служу… Так вот, под Марковкой осколок мины оторвал мне кончик большого пальца. И указательного зацепил немного… Пустяк! Пришел я в медсанбат. Думаю, промоют рану, перевяжут и вернут в роту. Не тут-то было. Майор Вахрадзе, начальник медсанбата, заладил свое. «Во-первых, говорит, разведчику необходимо безукоризненное здоровье, а у тебя — дефект: одной рукой немца не придушишь. Во-вторых, говорит, служба ваша классически выматывает нервы, а без нервов, товарищ, ты уже не разведчик… Эвакуирую в госпиталь!»

— Душевный этот Вахрадзе, — расчувствовался Сокирко. — Наверное, в Одесском медицинском институте учился. Там все гуманисты…

— Вот таким макаром майор Вахрадзе и упрятал меня в госпиталь. За три дня отоспался, и стало стыдно. Вокруг калеки, тяжелораненые. А здесь какой-то палец… Просто стыдоба!.. К тому же начал я замечать некоторые изменения в окружающем пейзаже. В степи какие-то бородачи поле разровняли, и получилась прекрасная взлетная площадка. И хотя в последнее время зарядили проливные дожди, однако с позднего вечера до утра на дорогах выли «студебеккеры» с минами, снарядами и фугасами. А позавчера гудели танки всю ночь. Ого, думаю, не иначе как наступление готовится. Мне ли загорать в такое время в госпитале?! Вмиг шинель под мышку, ноги на плечи — и поминай как звали.

— Будут разыскивать, — вставил словцо Весельчаков.

— Пускай ищут, я ж не в тыл… В свою законную дивизию возвращаюсь. Правда, дома за побег из госпиталя не похвалят: старшина Татьянин сильно уж не любит «анархистов»… Отругает и за то, что не по форме одет…

— Вот-вот, где это ты эти ультрамодные ботинки раздобыл? — встрепенулся Сокирко. — Теперь таких днем с огнем, да еще с тремя прожекторами, не найдешь даже на одесской толкучке!

Фильчук погасил улыбку, глубоко затянулся крепким табачным дымом:

— От села, где расположился госпиталь, до ближайшей железнодорожной станции — сорок пять километров. Иду пешком, а надеюсь на попутную машину. Дождь стал накрапывать. Сначала ленивый, редкий. Потом пошел проливной. Дорогу всю начисто размыло. Еле вытягиваю ноги из чернозема. И как на грех — ни единой машины. К сумеркам едва добрался до села. Усталый, голодный. Вижу, в одном дворе женщина возле сарайчика возится. Зашел несмело: солдату при ордене попрошайничать не годится. Поздоровался с хозяйкой, спрашиваю: «Не дадите ли вы мне червячка заморить? Сапоги за это подарю». Посмотрела она на сапоги, улыбнулась: «Да за такую хромовую кожу все мое хозяйство со двора пойдет… Поешь лучше даром». «Нет, не к лицу мне, фронтовику, объедать вас», — и пошел было дальше. Догнала возле ворот: «Подожди, голубчик! Из-за своей гордости все равно без сапог останешься».

Зачерпнул я воду в бочке, помыл сапоги. А сапоги — как новенькие!.. Хозяйка тем временем нашла в кладовой эти башмаки, что сейчас на мне, и обмотки. «Переобувайся», — говорит. Пока я мучился с обмотками, женщина принесла мне жареного гуся, буханку хлеба и пол-литра самогонки. Звала в хату, но я поблагодарил за гостеприимство — и айда на запад…

Больше километра отшлепал. Глядь — вблизи дороги копна сена. Разостлал шинель, опорожнил полбутылки, куском гуся не побрезговал. Поужинал что надо, зарылся в сено и ударил храповецкого.

Утром проснулся — нет ни хлеба, ни гуся, ни бутылки. Только следы под копною. Всю грудь обожгло: как же это человек до такой подлости дошел — обворовал раненого солдата. Вспомнил о своих сапогах — тоскливо стало, глянул на обмотки — сам на гуся похож. Выбрался на дорогу, а тут грузовик летит на полной скорости. Проголосовал я — он остановился. Шофер, такой приятный солдат с Урала, посадил меня в кабину, аккуратно объезжает ухабы. Почти возле станционного поселка догнали всадника на гнедой кобыле. Покачивается, песенку мурлычет, а из кармана торчит гусиная лапка. Ну, думаю, надаю ворюге подзатыльников. Выскочил из кабины, а тот, басурман, узнал меня — и аллюром в чистое поле!..

* * *

Поезд набирал скорость, как будто хотел быстрей пролететь открытую местность.

По обе стороны железнодорожного пути пестрели желтые, с черными краями воронки. В дальних воронках виднелась зеленоватая вода. Кое-где валялись закопченные осп вагонов, покореженные рельсы. Неподалеку от молодого, недавно посаженного лесочка лежал вверх колесами разбитый «газик», еще дальше привалился на разорванную гусеницу артиллерийский тягач. На холме — три свежие могилы…

Вдали, у самого горизонта, синел лес. Двухколейное железнодорожное полотно, проткнув зубчатую стену, пропадало в чаще.

Внезапно, чуть ли не из-за солнца, вынырнули два «мессершмитта» и скользнули вниз. С платформ по ним ударили зенитки. Однако самолеты, рассеивая пулеметные очереди, безнаказанно пронеслись над эшелоном, взмыли ввысь и исчезли за лесом.

Состав вздрогнул, уменьшил скорость и наконец остановился. По всему эшелону пронеслась недобрая весть: машинист и его помощник убиты, кочегар смертельно ранен…

Вдоль состава рысцой бежал подполковник и выкрикивал:

— Машинисты есть? А помощники?

Никто не отвечал.

Когда он приблизился к платформе минометчиков, Фильчук отозвался:

— Товарищ подполковник, разрешите попробовать?

— А, новичок… Что значит попробовать? Машинист?

— Нет, сын