Цоттвиц. Приняв пост, он обошел вокруг сарая, посмотрел на огород, проверил замок на дверях запасного входа в здание. Все на месте, ничего подозрительного. Часовой успокоился. Пощупал карман: там лежала квитанция, подтверждавшая, что с Украины в Радебург на имя Ренаты Цоттвиц отправлена десятикилограммовая посылка. Это уже двадцать седьмая… Рената обрадуется и салу, и пуховому одеялу, и отрезу из чудесной шерсти на женский костюм. Кроме того, Герман Цоттвиц приготовил своей Ренате сюрприз — в шерсть завернул массивный золотой браслет с дорогим бриллиантом. Старая ведьма из Киева уж очень не хотела его отдавать…

Цоттвиц положил руку на ствол автомата и сразу отдернул: холодная сталь обожгла даже через шерстяную варежку. Он посмотрел вокруг и поплелся за сарай. Навстречу ему ветер поднял толстую снеговую бабу. Острый удар пришелся в сердце… Вьюга медленно заметала труп…

Второй часовой, Руди Зайлер, охранял штаб с улицы. Оп не ходил, а трусил рысцой. Но это ему не помогало… Бр-р-р, настоящий сибирский холод! А в штабе топилась печь. Зайлер не раз с завистью посматривал на окна. Поплясав возле ворот, часовой закинул кверху голову. Из трубы вылетели две искры. Ветер подхватил их, покрутил над заснеженной крышей… Это было последнее, что увидел при жизни Руди Зайлер…

Гуля тихо приоткрыл дверь застекленной веранды и очутился в темноте. Ступил несколько шагов, нащупал железную ручку, толкнул ее вперед.

Квадратную комнату освещала крохотная, пятиамперная лампочка. Два длинных провода змеились от нее в правый угол к аккумулятору. Возле завешенного одеялом окна стоял письменный стол с несколькими телефонными аппаратами. Посреди комнаты — еще один стол. За ним, покачиваясь, клевал носом лысоватый гауптман, по-видимому дежурный по штабу. Перед офицером наискось лежала оперативная карта, пестрая от бесчисленных условных знаков. На ней валялась перевернутая хрустальная рюмка, здесь же стояла пустая бутылка из-под французского коньяка.

Два точных, молниеносных движения — и голова сонного гитлеровца запрокинута назад, во рту — кляп. Еще мгновение — и руки гауптмана скручены за спиной крепким шнуром. Гуля быстро сворачивает карту и тихо приказывает:

— Raus weg![4]

В переносицу гауптмана уставился черный глазок пистолета — с ним шутить опасно! Он покорно подымается. Гуля снимает с вешалки шинель на заячьем меху, накидывает ее на офицера, застегивает пуговицы. Потом выталкивает протрезвевшего фашиста во двор.

Тоскливо воет вьюга, трещат на морозе ветки тополей. Хороший хозяин собаку из дому не выпустит…

Разведчик снова подталкивает пленного: времени мало. Они бредут за сарай мимо трупов часовых и на огороде проваливаются по колено в снег.

…Не близко окопы советской пехоты! До самого рассвета придется барахтаться в снежных барханах двум путникам. А вьюга надежно занесет их следы…

СОРОК МЕТРОВ ЖИЗНИ

Левобережье молчало. Настороженная тишина застыла над приднепровскими поймами, над расплесканным гниловодьем, над полоской верболоза, иссеченного пулями, продутого осенними ветрами. Ни шепота, ни шороха — ни единого звука.

В ту сентябрьскую ночь гвардейской дивизии генерала Бакланова было приказано форсировать Днепр и занять плацдарм на правом берегу. И хотя дивизии отводилась вспомогательная роль — дезориентировать противника — солдаты знали: чем больше вражеских сил они смогут оттянуть сюда, к излучине реки, тем легче будет советским воинам на главном направлении, под Киевом — седым отцом городов русских.

В окоп, что упирался в пожелтевший камыш, незаметно проскользнул лейтенант Добриченко. Он поднес к глазам бинокль и задумчиво стал рассматривать родной берег. Там, за Днепром, он родился… Босоногим мальчишкой носился по извилистым кручам, нырял в ласковые прозрачные волны, с дедом ставил рыбацкие сети. Учился в десятилетке, мечтал о киевском университете. В трудном сорок первом безусый доброволец принял на Днепре первый бой, потом прощался с осиротевшим Славутичем, бурым от крови. С того дня разведчик не считал ни задымленных дней, ни тяжких ран. Только глубже становились морщины возле рта, только преждевременно поседели виски. Два года ждали его и порабощенные фашистами люди, и эти волны, и плесы, и мертвые рощи. И он дожил до этого дня… Добриченко повернул косматую голову к притихшим разведчикам.

К нему бесшумно приблизились сержанты Александр Пушкарь, Виталий Сербиненко и рядовой Иван Сомов. Командир роты обнял их и шепнул:

— Генерал пожелал ни пуха ни пера и посоветовал натереться гусиным жиром или орудийным маслом. Говорит, у них, в Архангельске, так делают, если вода холоднющая.

— Не помешает, — согласился практичный сибиряк Сомов и, достав из вещмешка какую-то флягу, стал быстро раздеваться.

Предусмотрительный старшина Татьянин принес резиновый баллон для гранат и одежды. Добриченко одобрительно кивнул. Старшина молча вытянул из кармана резиновые перчатки, сдул с них крошки махорки.

— Выпросил у хирурга в медсанбате. Для гранатных запалов, — объяснил он.

— Трубочками запаслись? — напомнил Добриченко. — Ведь под водой придется плыть несколько сот метров… Есть чем закляпить носы?

— Есть, товарищ гвардии лейтенант, — ответил Татьянин.

— Еще разок проверь все…

Разведчики разделись, аккуратно сложили в баллон одежду, финские ножи, десяток грапат. Дотошный старшина следил за каждым движением, помогал, советовал. Немного подумав, он спрятал в баллон противотанковую гранату.

Палец командира роты скользнул по лоснящейся от гусиного жира спине Сербиненко.

— Действуйте гранатами. После артподготовки раздобудьте трофейные автоматы. Группу возглавит сержант Сербиненко. Когда артиллерия перенесет огонь в глубь фашистской обороны, будьте начеку. Отдельные огневые точки врага могут ожить. — Добриченко посмотрел на часы. — Пора!

Один за другим три разведчика погрузились в черную бездну. На реке разошлись круги.

…Холодная вода обожгла тело, впилась в него тысячами острых иголок. Сербиненко перевернулся на спину, вынырнул на поверхность. В легкие хлынул свежий воздух. Разведчик зажал зубами трубочку, и над его головой прокатилась упругая волна.

Плыть становилось все труднее. Сквозь стиснутые губы просачивался липкий ил. Донимал холод, появилась тупая боль под мышками. Ноги задеревенели. По голове словно кто-то колотил обухом. Сербиненко казалось, что он плывет очень долго. На самом же деле за спиной осталась только треть пути, а силы покидали разведчика. «Полежу немного, отдохну, — решил Сербиненко. — Жаль, клятое течение отнесет в сторону. Но без передышки не доплыву». Оп расслабил мышцы и с облегчением почувствовал, что боль в голове утихает.

«Как там чувствуют себя мои мореходы? — пришла ему в голову беспокойная мысль. — Не сладко им сейчас. Я ведь Волгу переплывал…»

Вверху прогремел снаряд гитлеровской дальнобойной. Разорвался он вблизи. Черная как смола волна вздыбилась, выплеснув на поверхность разведчика. Сербиненко невдалеке увидел обе трубочки. «Молодцы ребята, держатся вместе. Сейчас и наша артиллерия заговорит».

Но орудия на левом берегу молчали: до артиллерийской подготовки осталось еще полчаса. Этого Сербиненко не знал. Изнуренному