— Видала протестантов? — безнадежно махнул рукой Турецкий, в сердцах выключил телевизор и круто повернулся к жене: — Идеалисты лопоухие! У кого правды ищут! Там же у них товарищ Платов в губернаторах. Та еще птичка в ярко-красном опере­нии... А... — замотал он головой, как от невыноси­мой зубной боли. — Все, все одно к одному, Ирка! Все как всегда. И хватит, хватит это дерьмо месить! Не могу больше, не желаю! И какое мне дело до каких-то там студентов?!

В обшарпанную, тесную комнату университет­ского общежития на окраине Степногорска, рассчи­танную на четверых, их набилось человек тридцать. Непонятно, как и поместились все. Сидели бук­вально друг на друге — на тумбочках, на подокон­никах, на койках, ну и на полу, понятно. У многих на лицах и на руках виднелись ссадины, у кого-то — бинты и наклейки на головах. Воздух в комнатушке гудел от возмущенных, дрожащих от обиды голосов. И мрачно-зловеще блестели глаза.

Почти все тут были южане, народ горячий, во многих выказывала крутой нрав лихая казацкая кровь. Перебивали друг друга, орали, махали рука­ми, вскакивали и садились — каждый рвался впе­ред, хотел высказать свое. А за окном догорал еще один день этой недружной затяжной весны, этого холодного апреля.

Хоть велик город Степногорск, но и в нем вести разлетаются быстро. Молниеносно распространил­ся слух, будто приказ вывести на улицы подразделе­ния омоновцев отдал руководству областного Уп­равления внутренних дел лично губернатор Платов.

Вообще говоря, все было очень понятно, по сути, даже обыденно и в то же время пока что совершенно необъяснимо.

Столкновение вспыхнуло около часу дня в самом центре миллионного города, на площади Свободы перед университетом и продолжалось в общей сложности не бол вше пятнадцати минут. А потом превратилось в разрозненные стычки, и на бывшем проспекте Ленина, переименованном в де­вяносто первом в Вольный проспект, и на других прилегающих к нему улицах, во дворах и даже в подъездах давно не ремонтированных, обшарпан­ных домов.

Вступивший в дело, казалось бы, без всяких внешних поводов, ОМОН действовал жестко и без­жалостно. Здоровенные парни в одинаковых черных масках дубасили своими резиновыми «демократизаторами», не разбирая, где девушка, где парень, где люди постарше. Профессионально работали и кула­ками, не смущаясь, гвоздили по головам и тяжелы­ми щитами и с каким-то зверским наслаждением орудовали тяжелыми коваными ботинками и сапо­гами.

Практически все сидевшие в переполненной комнате побывали в самой гуще столкновения, не­скольким студентам из их колонны пришлось обра­щаться в травмпункты ближайших поликлиник и больниц. А одного паренька-второкурсника из сель­скохозяйственного института увезли на «скорой» с сотрясением мозга и переломом ключицы.

Конечно, ничего нового или из ряда вон выхо­дящего по нынешним временам не произошло. И все же случившееся несколько часов назад у здания университета казалось почти неправдоподобным и нереальным, как рваные клочья тяжелого сна.

— Не могу понять, хоть убейте, — сумел пере­кричать товарищей по несчастью длинный вихрас­тый парень. — Мы же шли мирно, так? Демонстра­ция законная, власти разрешили. Почему они вдруг кинулись на нас ни с того ни с сего?

— Не кинулись, — поправил его другой. — Не кинулись и не напали. А пошли в атаку, потому что товарищ Платов крикнул своим центурионам «фас!». А им много не надо, застоялись в своих казармах, ну и пошли мутузить, чтобы показать, на что способны, а главное — на что готовы.

Гул голосов смолк, все прислушались к говорив­шему. И он продолжил, окрепнув чуть срывающим­ся от волнения молодым голосом:

— Да, то была демонстрация их готовности. Не только «омонов», но и тех, кто может отдавать при­казы. Чтоб втолковать, кому надо, кто тут главный. Вот и велели «ментюхам» дать городу предметный урок.

— Кому? Кому урок? — спросил вихрастый.

— А то не понятно, — засмеялся третий, с белой повязкой на голове. — Подумаешь, какие-то сту­дентики бузить вздумали... Витька сейчас точно ска­зал — это урок не нам, а работягам, что на заводах с ноября без зарплаты сидят. Вот скажите, так я говорю или нет, Владимир Михайлович? — быстро повернулся он к светловолосому человеку лет трид­цати пяти, сидевшему в окружении студентов на одной из коек и очень внимательно следившему за ходом дискуссии.

Все смолкли и обернулись к нему в ожидании ответа.

— Ну что ж, Сергей, — помедлив, сказал он и обвел ребят большими серыми глазами. — С точки зрения анализа ситуации сформулировано хотя и коряво, но по сути грамотно. Ну а то, что случилось сегодня, — это наглядная социология в ее конкрет­ном приложении. Мы в нашем «Гражданском дей­ствии» и наша фракция в областном Законодатель­ном собрании давно отслеживаем эти процессы по­ляризации и нарастания противостояния в общест­ве. И на заседании в понедельник я непременно поставлю вопрос об этом правовом беспределе. А 'завтра пошлю резкую жалобу в Москву, в Генераль­ную прокуратуру. А попробуют замять, замолчать — и Президенту, и в Совет Европы.

— Но кому, кому это все надо? — спросил один из студентов, сидевший на подоконнике, и все за­смеялись.

И светловолосый человек, видя устремленные на него ждущие молодые глаза, чуть улыбнулся и про­должил:

— Власти пуще всего хотят избежать массовых забастовок и акций протеста. Сейчас здешним пра­вителям это — как нож острый. Ну и срываются на то, что им привычнее всего. На насилие. Опыт есть опыт, стереотипы вещь нешуточная. Да вот беда — момент не позволяет. Вынуждены учитывать. Пони­мают: сейчас прямое насилие может оказаться и палкой о двух концах. Как-никак на носу выборы. Идет борьба за голоса. А избиратель почему-то не всегда приходит в восторг, когда его лупцуют дубин­кой по голове.

— А что, никак нельзя иначе, что ли? — снова спросил тот же дотошный, но наивный студент.

Владимир Михайлович не удержал улыбки и тоже рассмеялся:

— Понимаете, это такое расщепление сознания. Когда разум вроде бы удерживает в рамках прили­чия, а подкорка подзуживает и толкает хвататься за дубинку и пистолет: зачем какие-то антимонии, лишние сложности, если имеются в арсенале ста­рые, веками испытанные методы? Вспомните девя­носто третий. Неужто непременно надо было дово­дить ситуацию до пальбы из танков? У них логика простая: если можно Москве, почему нельзя нам?

— То есть все-таки это Платов, да? — уточнил тот же вихрастый парень.

— Я не стану называть кого-то конкретно, — энергично помотал головой их старший собеседник, доцент кафедры социологии и политологии Влади­мир Русаков. — Мы должны всегда помнить о пре­зумпции невиновности. Я говорю лишь о принципи­альной модели. Так что давайте без имен. А если рассуждать строго и логично — для Платова такая публичная расправа над молодыми избирателями на глазах у всего мира сейчас была бы чистым самоубий­ством. Так что я скорей исключил бы такой вариант...

Студенты разочарованно загудели — хотелось иметь перед собой конкретного противника, кон­кретных виновников. А «коммуняка» Платов, ку­павшийся в роскоши на глазах у всего бедствующего города, лучше всех подходил на такую роль. Но Русаков не дал выплеснуться бунтарским порывам.