— Что-то в этом духе.

— Ты уже можешь книгу написать на эту тему, этакая романтическая история.

— Нет.

— Путешествия, машины, гламур. Многие девушки хотели бы иметь такого мужчину.

Зара спрятала полученные от Оксанки рекламные проспекты в шкаф, в особую сумку со своими вещами, так как не знала, какого мнения была бы мама об этом деле. Насчет бабушки можно не беспокоиться, она не перескажет матери, о чем говорила Оксанка. Но все же о визите подруги придется упомянуть, потому что женщины из их коммуналки все равно насплетничают. Они захотят узнать, какие гостинцы принесли и каждой надо будет поднести по глотку джина. Мама тоже, наверное, обрадуется гостинцам. Но будет ли она рада, узнав, что Заре найдется работа в Германии? Поможет ли, если Зара сумеет рассказать, сколько долларов она смогла бы посылать домой? Что, если долларов будет ужасно много? Завтра ей надо будет спросить у Оксанки, какую сумму можно осмелиться пообещать. Надо будет выяснить еще и другие подробности. Сможет ли она экономить так, чтобы накопить денег на пять лет вперед? Чтобы она могла пойти учиться и получить образование. Удастся ли ей экономить и при этом посылать деньги домой? А если она пробудет там недолго, скажем, всего полгода, сможет ли она и за это время достаточно сэкономить?

Зара засунула в сумку также и подаренные Оксанкой колготки. Если мама увидит, она тут же их продаст, сказав, что дочери такие не нужны. Бабушка на минутку отвлеклась от разглядывания неба.

— Что там у тебя такое?

Зара показала плоский пакет. Это был прозрачный пластиковый пакет, внутри которого находилось блестящее, цветное, вклеенное в картон фото длинноногой женщины с ослепительными зубами. В картоне было небольшое оконце, через которое виднелись колготки. Бабушка повертела пакет в руках. Зара хотела открыть его, чтобы показать колготки бабушке, но та отказалась. Зачем же смотреть понапрасну, еще могут порваться в ее грубых руках. И неизвестно, можно ли будет поднять петли на таких роскошных колготках.

— Спрячь их, — приказала бабушка и добавила, что шелковые чулки в ее молодые годы тоже были твердой валютой.

Зара обернулась к шкафу и решила запрятать колготки и брошюры в свою сумку, на самый низ. Она вытащила сумку из шкафа, поставила на пол и начала все из нее вытаскивать. В шкафу всегда лежали их упакованные дорожные сумки. Одна мамина, другая бабушкина и третья ее, Зары. На случай пожара. Бабушка сама упаковывала их и иногда проверяла по ночам, поднимая такой шум, что Зара просыпалась. По мере того как внучка росла, бабушка заменяла в ее сумке одежду на новую и убирала ту, которая на нее уже не лезла. В сумке также были все важные документы и куртка, в швы которой зашиты лекарства и деньги. Лекарства через определенные промежутки времени заменяли на более свежие. И еще иглы, мотки ниток, пуговицы и булавки. Вдобавок в бабушкиной сумке лежала потрепанная, от времени ставшая серой, стеганка. Наполняющая ее вата стала твердой и свалялась, тогда как идущая сверху вниз простежка сохранила целостность и напоминала частотой колючую проволоку, что являло странный контраст с этой старой вещью.

В детстве Зара думала, что бабушка не видит ничего другого, кроме светлевшего в окне неба, не замечает, что происходит вокруг, но когда однажды сумка случайно свалилась с полки и при ударе об пол раскрылись ее замки, бабушка мгновенно встрепенулась, как молодая девушка, и рот ее вдруг приоткрылся, словно крышка консервной банки. Стеганка, которую Зара раньше не видела, вывалилась на пол. Бабушка все сидела на своем месте перед окном, но взгляд ее остановился на Заре, проникнув внутрь нее, и Зара не могла понять, отчего ей стало стыдно, причем стыдно не так, как если бы она поскользнулась или неверно ответила в школе.

— Убери ее, — велела бабушка.

Когда мама пришла домой, Зара уже закрыла сумку и заклеила скотчем. Но замки починить так и не удалось. Зара использовала их в своих играх, сделав из них сережки для куклы. В детстве это было одно из значительных происшествий, но, повзрослев, Зара так и не поняла, что, собственно, случилось. Только после этого у бабушки и внучки появились общие дела. Бабушка начала подключать Зару во время сбора урожая к работам по консервированию. Мама работала, и у нее никогда не находилось времени поливать или пропалывать их огород. Зара и бабушка вдвоем ухаживали за ним, и в это время бабушка рассказывала истории из того, другого мира, на другом языке.

Впервые Зара услышала его, когда проснулась ночью оттого, что бабушка разговаривала у окна сама с собой. Зара разбудила маму и сказала, что с бабушкой беда. Мама сбросила одеяло, надела шлепанцы и уложила Зару в постель, ни слова не говоря. Зара подчинилась. Разговор матери с бабушкой звучал странно, бабушка произносила незнакомые слова. Сумки лежали на полу раскрытые. Мать потрогала бабушкину руку, потом лоб и дала ей воды и «Валидол», которые бабушка приняла, даже не глядя на нее, но в этом не было ничего удивительного — бабушка никогда ни на кого не смотрела, всегда — мимо. Мать собрала сумки, спрятала их в шкаф и обняла бабушку за плечи. Обе молча сидели, будто всматриваясь в темноту ночи.

На следующий день Зара спросила у мамы, о чем говорила бабушка и на каком языке.

Мать попыталась уклониться от ответа, занятая приготовлением чая и бутербродов, но Зара продолжала настаивать. Тогда мать сказала, что бабушка говорит на эстонском, повторяет слова одной и той же известной эстонской песни, она становится немного слабоумной. Мама все же произнесла название песни: «Emazuda»[4]. Зара запомнила его. Когда мамы не было дома, она подошла к бабушке и сказала ей — Emazuda! Бабушка впервые поглядела ей прямо в глаза, и Зара почувствовала, как этот взгляд проникает во все ее существо, как горло начало сжиматься, потом глаза бабушки спустились вниз, от горла к сердцу, и сердце сжалось, потом от сердца к животу, и живот скрутило, потом к ногам, которые задрожали, от ног — к ступням, и в них закололо. Зару кинуло в жар, а бабушка улыбнулась. Эта улыбка стала началом их совместной игры, которая становилась от слова к слову все более захватывающей, зацветала как желтые цветы, раскрывающиеся в сумраке. То слышалось затейливое шипение наподобие граммофонной иглы, то, казалось, звуки раздаются под толщей воды. В тишине и шепоте вырастал их язык. Это была их общая тайна, общая игра.

Когда мама хлопотала по хозяйству, бабушка сидела на стуле, а Зара брала какие-то вещи или игрушки или же касалась каких-то предметов, и бабушка произносила их название по-эстонски беззвучно, одними губами. Если слово было неправильным, Зара должна была заметить это. Если она не догадывалась, то оставалась без конфетки. Если же ловила свою ошибку, во рту у нее делалось сладко.

Маме не нравилось, что бабушка дает девочке сладкое просто так. Хотя она и замечала это, ей некогда было вмешаться за исключением нескольких случаев. Поэтому Зара могла беспрепятственно произносить красивые слова, и ее рот наполнялся сладостью. Во время работы с бабушкой в огороде она слушала необычные истории о каком-то кафе там где-то, в котором можно было получить выпечку из песочного теста с ревенем и пышными взбитыми сливками, кафе, в котором подавали шоколадные пирожные «морапе» с кремом внутри, тающие во рту, а в саду благоухал жасмин, слышалось шуршание немецких и не только немецких, но также эстонских и русских газет. На мужчинах были галстуки и запонки, на женщинах — очаровательные шляпки, на некоторых щеголях — теннисные туфли и темные костюмы. Ветерок приносил из студии, где отсняли фото, запах магнезии. А воскресный концерт во время гуляния по набережной! Журчание сельтерской воды в парке! Разгуливающий по ночам на дороге призрак принцессы замка Колувере. В зимние вечера у горящего камина малиновое варенье на французском хлебе, запиваемое холодным молоком! Морс из красной смородины!