Когда подошло время фотосъемки, ответственнee всего к такому важному делу подошла Лидка. Во-первых, выспалась до красоты, а чтобы красоту эту закрепить, сбегала напротив в салон, где Шурочка подкрасила ей корни, уложила волосы, как в рижском журнале мод, завитками на лоб, усмирила брови, которые стремились быть похожими на брежневские, а заодно наложила на лицо свою знаменитую омолаживающую маску из аспирина с медом. Готовилась так, словно молодой известный поэт — это именно она, Лидка, а не ее зять Роберт Крещенский! И когда фотограф, немного взмыленный, запыхавшийся и обвешанный аппаратурой, позвонил в квартиру на Калининском, ему открыла вполне молодая и очаровательная дама, излучающая свет. Лидка. Солнечные лучи из огромного окна сзади так сказочно падали, волшебно освещая ее, что у нее над головой словно горел, переливаясь, нимб. Фотограф на секунду даже зажмурился, какая красивая в контрсвете стояла перед ним женщина.

— Здравствуйте! Я из редакции газеты «Известия», корреспондент Лев Розенталь.

Лидка чувственно улыбнулась, но внутренне пришла в восторг от того, что он и Лев, и Розенталь одновременно. Оглядела его профессионально оценивающим взглядом опытной самки. Ну что делать, из песни слов не выкинешь, так оно и было, зачем подыскивать какие-то другие приличные слова, которые не отразили бы сути? Лидка и была самкой, профессиональной самкой, королевой-матерью, пчеломаткой, называйте как хотите, в общем, той, которой в природе принято поклоняться. Разве в этом было что-то крамольное? Просто об этом обычно принято молчать.

Лидка не могла оторвать глаз от того, что видела. Перед ней стоял настоящий еврейский богатырь, который при этом был еще и мучительно красив. Такое сочетание встречалось довольно редко, ведь евреи отличались в основном умом, а отнюдь не красотой и статью. Высокий, с достойным семитским носом, коровьими, в приспущенных веках, глазами и стрижкой под Дина Рида, он к тому же был одет в модные брюки клеш, синий батник и брутальную кожаную куртку с вязаными манжетами. Просто сказочный персонаж, а не корреспондент газеты, пусть даже и «Известий».

— Очень приятно, я Лидия, — выдохнула она. — Мы вас ждали, проходите, пожалуйста. — А про себя подумала: «Как жаль, что экстерьер никогда не соответствует интерьеру… не может быть, чтоб при такой внешности природа не отдохнула бы на наполнении… окажется каким-нибудь идиотом, пошляком или солдафоном… как жаль…» — пронеслось в Лидкиной голове.

Корреспондент, покряхтывая, притащил из коридора остатки осветительной аппаратуры и, нагруженный, пошел за Лидкой по коридору в кабинет Роберта. Роберт был уже готов, сидел, курил, ждал, почитывая газету, Алена в ванной доводила красоту до кульминации, а Катя, уже вычесав до блеска Боньку, собирала малышку.

Лидка осталась в кабинете и стала молча наблюдать за фотографом. Ну сами понимаете, незнакомый человек впервые в доме, да еще и в святая святых — кабинете поэта, вполне может свистнуть что-нибудь без присмотра, всякое бывало, а Роберт ничего бы даже и не заметил, настолько весь был погружен в чтение. Да и потом, что греха таить, следить за фотографом, ЭТИМ фотографом, доставляло сплошное удовольствие. Движения его были выверенными, даже, скорее, благородными, без капли стеснения или робости, что, кстати, было бы вполне объяснимо в такой ситуации. Он спокойно разбирал свои объемные черные сумки, с удовольствием гремел железками, вынимал невиданные фонари, раскручивал штативы, монотонно и не торопясь громоздил их в самом центре комнаты и изредка задумчиво поглядывал в окно, словно был здесь абсолютно один. Боль еврейского народа в глазах, конечно, сквозила, как разглядела Лидка, но не всего народа, а лишь малой его части. Видимо, был не чистокровным Розенталем, а с примесью. А Лида всегда точно определяла национальность на глаз. Вдруг его взгляд полоснул по ней, и она, как девочка, вспыхнула и пошла пятнами. Выражение этих его странных темных блестящих глаз сложно было описать. Они казались немного сонными, слегка усталыми, но и мечтательными тоже, а о чем мечтали — одному богу было известно. А еще излучали какое-то мерцание. Не явное, но Лидка чувствовала. На всякий случай отвернулась к окну, чтобы никто не заметил ее смятения — почему вдруг так ее прошило, практически на пустом месте, необъяснимо. Забрала чашку из-под чая со стола у Роберта и пошла на кухню, но мимо ванной пройти не удалось, зашла, не спросясь, отодвинула от зеркала Аллусю, поставила чашку и нервно плюнула в коробочку с тушью.

— Как я выгляжу? — спросила у дочери, остервенело шуруя щеточкой в черном обмылке.

— Мам, ты у меня, как всегда, по высшему разряду! — Алла внимательно взглянула на ее отражение в зеркале.

Лидка прищурилась, чтобы раз уже в пятый с самого утра намастырить себе черным ресницы, озорно улыбнулась в зеркало и подчистила мизинчиком красный след от помады на зубах. Потом игриво подмигнула сама себе и гордо вышла. Она была готова.

Понадобилось какое-то время, чтобы аппаратура встала по своим местам и все члены семьи — Роберт с Аленой, Лидка с Катей и Лиской, как все звали младшую дочь, Лизавету, наконец собрались. Бонька цокал-цокал по комнате, никак не находя покоя, но лег наконец, тяжело вздохнув, на самом выигрышном месте, словно его об этом попросили.

Фотограф Лев Розенталь старался. Видно было, как он щурился, всех тщательно рассаживал, немного нервничая, отходил, застывал на мгновение, менял угол съемки и непрестанно переставлял свет. Красиво и выверенно вышагивал по комнате, словно посматривая на себя со стороны. Чаще всего подходил к Лидке, чтобы показать, куда надо смотреть, какое плечико выставить вперед и как наклонить голову. Что-то необъяснимое к ней влекло, он и сам не мог понять, что именно, ноги сами шли, и все тут. Снимал долго, сосредоточенно и почти без звука.

Когда съемка наконец закончилась, он вынул из объемной сумки совсем новый сборник стихов Роберта Крещенского и, немного стесняясь, попросил автограф.

«Уважительно, молодец», — подумала Лидка, но вслух, конечно, не произнесла. Всю съемку она внимательно его рассматривала, даже слишком открыто, что обычно ей было несвойственно. А тот нервничал, красиво откидывая челку со лба и все время засовывая рубашку в брюки, хотя она там и была, никуда не вылезая. Рот его постоянно был чуть приоткрыт, словно он вот-вот собирался сказать что-то важное, но непрерывно отвлекался. А руки шарили по телу, явно мешая сосредоточиться.

«Какой прекрасный сын печали… романтичный увалень… с интригой», — пронеслось у Лидки в голове.

Домашние разошлись кто куда. Алена пошла поить Робочку чаем, Катюля забрала переодеть и покормить Лиску, Бонька нехотя поплелся за девочками, а Лидка на всякий случай осталась следить, как собирает свои вещи еврейский богатырь.

— Ну как? Вы довольны съемкой? — почему-то без надежды на внятный ответ спросила она.

Лев поднял на нее свои махровые глаза цвета спелой скрипки, и взгляд этот совершенно не был предназначен для делового ответа.

— Буду отбирать, кадров много… Как заранее понять? Мне показалось, что пара хороших снимков найдется. Иначе я бы не перестал работать и вы бы еще сидели и мучились, — Лев белозубо улыбнулся. — Надо посмотреть. А знаете, если хотите, можете сами отобрать, что вам понравится… Для статьи нужно всего два кадра, остальные могу дать вам для домашнего архива. Только решите сами какие.