Когда в 1933 году Лидка родила дочку, Павочка немного задумалась о будущем. Лидка, почуяв приятные природные изменения в Павочкином поведении, в смягчении голоса, а также в не свойственной ей трепетности и повышенной слезливости, стала просить ее почаще оставаться с малышкой, чтобы реанимировать материнский инстинкт, который тщательно прятался где-то в большом теле ее лучшей подруги. Но желаемого результата пока не было, кроме того, что Павочка влюбилась в маленькую Аллусю и не спускала ее с рук. Мысль о ребенке начинала жечь ее изнутри.

Однажды, легко забросив одной рукой на плиту полное ведро с бельем, чтобы его прокипятить, Павочка поставила мужа перед фактом. Хочу, мол, ребенка, всё! Ошарашенный и совершенно неподготовленный к такому повороту Модест только и спросил, возможен ли еще диалог, или решение принято окончательно. Увидев прямой ответ в говорящем Павочкином взгляде, Модест покорно кивнул и отправился на кухню репетировать партию Плутона из оперетты Оффенбаха «Орфей в аду».

Но забеременеть у Павы никак не получалось. Проверилась — никаких отклонений в анатомии не нашли, все на своих законных местах. Павочка даже советовалась с Лидкой, есть ли какие особые способы зачатия, вдруг подруга в курсе чего-то эдакого, но ничего сверхъестественного не нашлось. Лидка же про себя решила, что проблема другая — большого старания в этом интимном вопросе Павочкой не проявляется, а если любовь делается без любви, то и результата ждать особо не приходится.

Спустя несколько лет тщетных попыток Павочка решила пойти довольно странным путем в достижении поставленной цели. Ушла «в народ» — не в буквальном смысле, конечно, просто стала собирать народные советы, как быстрее зачать ребенка. Слушала бабок, ездила в монастыри, читала травники и советы бывалых врачей, разыскивала подпольных знахарок и повитух, доверялась целительницам и ясновидящим. При этом с мужем спала все реже и реже — на эти глупости совершенно не хватало времени. Вместо этого по совету Оли Сокольской, которая ссылалась на проверенные и достоверные источники, поставила в спальню фикус и принялась с ним разговаривать, сюсюкать как с маленьким, рассказывать, как прошел «мамин» день, какая за окном погода, громко включала телевизор, когда передавали детские передачи, «Будильник», скажем, или журнал «Хочу все знать». Ну и соответственно аккуратно поливала и подкармливала его спитым чаем, кофейной гущен или разведенными дрожжами. Пивом не осмеливалась — ребенок же. Параллельно с воспитанием фикуса, который, надо сказать, радостно отозвался на заботу, Павочка взялась еще вышивать трех ангелочков (это ей посоветовала Тяпа), которые всенепременно должны были ей помочь в увеличении семьи. Еще вместо чая пила шалфей, добавляя туда по совету Надьки настойку спорыша, караулила у подъезда беременных, чтобы потрогать тугой животик, и самое, как говорили, действенное — пошла в Покровский монастырь, отстояла огромную очередь и попросила у мощей Матронушки помочь в исполнении сокровенного желания. «Пожалуйста, — сказала, — хоть когда-нибудь».

Потом услышала от Веточки, что в Италии считается, что женщины с маленькой ступней беременеют с большими трудностями, чем те, у кого размер ноги крупнее. Приняла странное решение — стала покупать туфли сорокового размера против ее тридцать восьмого и подкладывать в носочек ватку, так и ходила, не очень хорошо понимая, кого она таким образом обманывает.

Но нет, никакого ответа от организма не последовало. Ни малейшей задержки, ни набухания груди, ни изменения во вкусах, ни даже легкой тошноты, ни-че-го.

Павочка пригорюнилась, но не без удовольствия скинула туфли с ваткой на два размера больше, перестала пить невкусный чай с шалфеем и решила избавиться от фикуса, который так вырос, что вытащить его из комнаты смогли только два здоровых соседских мужика, — мало того, что он был неподъемным, так еще и упирался всеми своими толстыми ветками и упругими блестящими листьями размером с закусочную тарелку. Поднатужились и выволокли, слегка пообломав бывшего дитятку. Вынесли на лестничную клетку и поставили у мусорки. Места в комнате прибавилось, а вот радости — нет.

Модест не очень понимал эту затею с фикусом, вонючим чаем из шалфея и вообще с ребенком, открыто жене об этом не говорил, но в глубине души считал: нет и нет, все, что ни делается, то к лучшему. Появление вечно орущего маленького жильца и новые заботы о нем были совершенно ни к чему, лишнее. Хотя где-то глубоко, очень глубоко в Модестовом мозгу жила сокровенная мечта когда-нибудь однажды послушать голос человека, рожденного от двух таких уникальных певцов — Павлины и Модеста. Но пронеслась эта мысль быстро, не оставив следа.

Так вопрос с ребенком повис в воздухе и провисел около двух десятилетии. Если в молодые годы надежда родить еще хоть как-то теплилась, то в войну она развеялась как дым вместе с эвакуацией театра в Узбекистан, а также с жарой, засухой и полным отсутствием санитарии.

Но вот Победа, Акт о капитуляции, возвращение в родную Москву и на тебе — Павочка в положении! В сорок лет! Видимо, Акт о капитуляции отпраздновали и другим, более интимным актом.

Павочка долго никому новость не сообщала, чтоб не сглазили. Потом аккуратно, потупив глаза и краснея, призналась на очередном сборе девиц в гостях у Лидки. Больше других, казалось, обрадовалась этой новости именно Лида. Заухала, закудахтала, всплеснула руками, расцвела вся, словно именно этой новости ей не хватало для полного счастья. Павочка же вела себя довольно отрешенно и с опаской — впереди еще намечалась долгая беременность, а сил на радость уже не оставалось. Поэтому подошла к своему положению по-деловому.

Во-первых, перестала снимать цепочку с крестиком, который обычно оставляла дома, когда шла, скажем, в баню, но с началом беременности никогда с ней не расставалась — Ольга, самая набожная из подруг, предупредила, что без защиты креста в ребенка, пока он некрещеный, могут вселиться бесы.

Во-вторых, Павочка старалась сама не открывать шкафы и окна, чтобы не случился выкидыш, прямо до самых родов ничего и не открывала, звала Модеста, а как пошла на роды — открыла все, что можно, каждую дверцу в комнате, каждый ящичек на кухне, чтобы облегчить проход ребеночку. Слышала, такое очень помогает.

В-третьих, отучилась есть по ночам, так знающие люди подсказали. И дело не в том, что вредно, а, дескать, может родиться вор: ты ведь еду ночью вроде как подворовываешь, а это закрепится у малыша в привычку — и всё, будущее ребенка предопределено. В общем, тупо следовала всем приметам и суевериям, дотошно их коллекционировала, следила за собой, чтобы, не дай бог, не съесть то, что растет под землей, картошку, там, или свеклу, ведь под землей же людей хоронят, зачем дитю мертвечину есть! Ну и рыбу нежелательно, рыба же немая — ребенок долго не заговорит, а зачем лишние волнения? Да и за собой с этими глупостями Пава совершенно перестала ухаживать — волосы не красила, само собой, не стриглась, ведь если стрижешься — жизнь ребенку отстригаешь и укорачиваешь, это любому понятно. И на время беременности припрятала свою алую помаду, ведь мать должна ребенку свою красоту отдавать, а не самой прихорашиваться. Модест помалкивал и только с удивлением следил, как увеличивающийся живот беременной женщины постепенно сжирает разум. А отяжелевшая Павочка тем временем убрала подальше все то, что было связано с рукоделием, — нитки, иголки, спицы, ткани, мотки с шерстью, ведь это, строго объяснила она удивленному мужу, может привести к обвитию ребенка пуповиной, что тут непонятного? Нежелательно также было стирать, чтобы ребенка не выполоскать, вешать белье, чтоб он не завис, ни в коем случае не перешагивать через веревку, их вообще лучше не видеть эти девять месяцев, ничего страшного не случится, уж без веревок как-нибудь!