— Другие комнаты внизу я уже осмотрел, — говорю я. — Там никого. Это очень странно. В смысле, разве можно проникнуть в дом, не разбив окно, например?

— Вы правы, так не бывает, — отвечает Анна.

Она больше не кажется испуганной, только усталой и слегка раздраженной. Но она избегает моего взгляда, и я гадаю: это ее нормальное состояние или она что-то скрывает?

А вдруг именно Анна за мной наблюдала? Если так, то зачем? Может быть, она не просто смотрела, а пришла поговорить, спросить о чем-нибудь? Или просто хотела убедиться, что я дома. Наверное, я напугал девушку, когда закричал. Но почему бы просто не сказать прямо? Зачем лгать?

Другой вариант — что в дом пробрался посторонний человек — гораздо неприятнее. Но какой смысл? Если преступник вломился в дом, почему он ничего не взял?

Я не делюсь мыслями с Анной. Ясно, что говорить она не хочет: девушка держит голову опущенной и крепко обхватывает себя руками. Мы гасим свет и возвращаемся наверх. Дойдя до спальни, я желаю спокойной ночи, и в ответ Анна издает какой-то неопределенный звук.

Сердце у меня еще колотится, я чувствую горьковатый привкус адреналина. Мысленно я до сих пор вижу человека, стоящего в дверях, и знаю, что это был не сон. Воспоминание слишком отчетливое, ясное, оно не меркнет в отличие от сна. Я пытаюсь внушить себе, что мне померещилось от усталости и от выпитого пива. Но я не в силах изгнать зловещее ощущение, что в Анне Лондон и ее пустом старом доме есть нечто очень странное.

Я ложусь в постель, но следующие несколько часов ворочаюсь и вздрагиваю при каждом внезапном шорохе. Я слишком испуган, чтобы спать. Наконец, в начале пятого, удается вздремнуть, но через три часа раздается звонок мобильника.

— Блин. — Я сажусь и ищу телефон, намереваясь его выключить, но замечаю, что пришло сообщение от Лиллы.

«Вставай, соня, я возле дома. Открой дверь. У меня всего 20 минут».

Шагая по лестнице, я размышляю над тем, что произошло ночью. Темная фигура в дверях… Теперь случившееся кажется таким далеким. Недавние яркие воспоминания стали размытыми и смутными при ярком, привычном свете дня.

Я открываю дверь и вижу, что на крыльце стоит Лилла, как всегда в черном, уперев руки в бока. На ней мини-юбка, обнажающая безупречные ноги. Короткие волосы растрепаны, губы ярко накрашены. Она встряхивает головой и быстро входит в дом.

— Даже не верится, — говорит она, протискиваясь мимо меня в коридор. — Я решила, что ошиблась адресом, и чуть не постучалась в соседний дом, но вовремя увидела, как оттуда выходит какая-то старушка.

Лилла замирает и изумленно оглядывается.

— Черт возьми, Тим. Ты живешь в таком месте и даже не рассказал! Неужели это не сон?

Ее напористость и уверенность в том, что я обязан делиться с ней всеми событиями своей жизни, иногда меня забавляют. Но только не ранним утром.

— А ты как думаешь? — отвечаю я.

Она подходит ближе, привстает на цыпочки и чмокает меня в щеку.

— Тебе надо побриться.

Лилла идет по коридору, касаясь рукой стены, и качает головой.

— Пожалуйста, потише, — прошу я. — Ты топаешь как слон. Анна еще спит.

— Ох, прости. — Она виновато улыбается и снимает туфли. Неся их в руке, Лилла подходит к столовой, отворяет дверь и заглядывает. — Ни-ичего себе. Какой красивый цвет.

Она оценивает и гостиную.

— Что ты вообще тут делаешь? Время семь утра. Я хочу спать.

— Я решила посмотреть, как ты устроился. На работу все равно еще рано, — говорит Лилла, направляясь к кладовке, которую Анна называет барахолкой. — Ого, — произносит она, заходя внутрь. — Какая шикарная старая мебель. Отличные вещи. И, наверное, дорогие. Почему они тут свалены? Господи, как неразумно. Видимо, кое у кого денег куры не клюют.

Я встаю в дверях.

— Выйди оттуда.

— Зачем? — спрашивает она. — Я ничего не сломаю.

Я вздыхаю, приваливаюсь к косяку и наблюдаю, как Лилла проводит пальцами по старому деревянному комоду, открывает дверцы, разглядывает посуду. Она приподнимает крышку какого-то ящика, вытаскивает уйму старых бумаг и фотографий, рассматривает по одной…

— Это кто?

— Понятия не имею, — отвечаю я, подходя ближе. — Положи обратно.

Лилла протягивает мне фотографию. Мужчина, женщина и маленькая светловолосая девочка в саду. За их спинами — явно Фэрвью. Я узнаю крыльцо, кладку, окна. Девочка, стоя между взрослыми, улыбается прямо в объектив, два передних зуба у нее заметно выдаются вперед. Мужчина, седой, неопределенной наружности, тоже улыбается. Бесстрастна только женщина — светловолосая, как и девочка, безжизненно красивая. Вздернув подбородок, она смотрит куда-то в сторону.

Видимо, это Анна с родителями.

Лилла достает следующую фотографию. На ней компания людей вокруг стола с тортом. Прямо за ним — девушка, которая, судя по всему, только что задула свечки. Она улыбается фотографу, склонив голову набок, прядь волос попала в рот.

— Посмотри, какая красотка, — говорит Лилла.

Она права, девушка очень красива. Самое странное, она похожа на Анну, хотя в ней ни на грош неуклюжей, нервозной застенчивости. Более того, лукавая улыбка больше напоминает Лиллу. Но это Анна, и никто иной. Я переворачиваю фотографию.

На обороте написано:

«День рождения, 17».

— Твоя соседка? — спрашивает Лилла, толкая меня локтем. — А ты раньше не говорил, какая она хорошенькая.

«Потому что она совсем не такая, — думаю я. — По крайней мере сейчас».

— Пойдем отсюда. Нехорошо рыться в чужих вещах.

Я убираю фотографии, вытаскиваю Лиллу из кладовки и веду к бальной зале.

— Зайди, — предлагаю я, указывая в сторону закрытой двери. — Посмотри, что там.

Она открывает дверь и испуганно отступает, а потом оборачивается, ухмыляется, вбегает в залу, кружится и взвизгивает.

— Лилла, замолкни!

Она захлопывает рот ладонью.

— Прости. Прости. Но, Тим, это же, блин, просто чудо! Какой дом… даже не верится.

Она хмурится.

— Почему ты молчал?

И не ждет ответа.

— Ты ведь понимаешь, что просто обязан устроить вечеринку? Невозможно жить в таком доме и не устроить вечеринку! Это преступление!

Лилла смотрит на часы.

— Черт. Мне пора.

Она натягивает туфли, подбегает и целует меня. Я провожаю ее до двери и смотрю, как Лилла идет по садовой дорожке, садится в старый драндулет и отъезжает. Она всегда такая — быстрая, взбалмошная, разрушительная, как сильный холодный ветер, который сбивает с толку и дезориентирует, но в то же время бодрит и позволяет почувствовать себя живым. Хотел бы я думать о Лилле только как о друге. Я мечтаю, чтобы ее сестринские поцелуи не напоминали о том, как мы целовались раньше, и не вселяли горестное ощущение потери. Она знает, какой эффект производит, и наслаждается своим могуществом. Лилла не целовала бы меня так страстно, не стояла бы так близко, не одевалась так соблазнительно, если бы ей не нравились мои страдания. Я хорошо знаю, что она обожает создавать беспорядок и быть центром внимания. Теперь я иногда задумываюсь: может быть, Лилла нарочно причиняет мне боль?