курсантом артиллерийского училища, участвовал в знаменитом военном параде 7 ноября 1941 года на Красной площади в Москве.

И вот эта знаменитость с трудом умещалась со своей супругой на узкой кровати в каморке под лестницей. Время от времени Саша с неопределенным выражением на лице сообщал доверительно собеседнику: «Сегодня я опять хорошо выспался. Накануне Мария Васильевна приревновала меня к соседке, назвала развратным ар-мяшкой и прогнала с постели на коврик у двери. Это мое самое любимое место для заслуженного отдыха».

Попав в Каир, Оганьянц не изменил своей натуре. В сшитом у хорошего портного костюме он выглядел так же импозантно, как и в военной форме. В выходные дни, когда советская колония собиралась во дворе посольства на кинопросмотр, вокруг него обычно толпились посольские дамы, слушали его неиссякаемые истории и постоянно делали ему комплименты:

— Вы у нас в колонии, Александр Александрович, самый красивый мужчина!

Картинно потупившись, Саша отвечал:

— Ну что вы, что вы! Вы преувеличиваете, мне не положено по дипломатическому рангу быть самым красивым. Самый красивый у нас, конечно, посол, затем секретарь партийной организации, ну а потом уж, возможно, и я!

Весь комизм ситуации заключался в том, что посол и партийный секретарь были совсем не красавцы, а скорее наоборот. Женщины дружно смеялись.

Занимался Саша, как бы это сказать, и мелким хулиганством, что ли. Встретив в посольском дворе худенького мальчика, дежурный комендант спросил его:

— Сережа, ты что такой худой и бледный? Ты плохо кушаешь?

— Да, у меня вообще плохой аппетит.

— Ну а что ты ешь, например, на завтрак?

— Яичко всмятку и чай.

— А что, ты любишь яйца?

— Да нет, просто дядя Саша Оганьянц всегда говорит детям, что вся сила в яйцах!

Вести разведку в Йемене в профессиональном смысле слова было просто невозможно. Прессы нет, радио нет, политикой мало кто интересуется, кругом неграмотный люд, жалкий по численности дипкорпус (поверенный в делах Италии ходил, накинув на себя шкуру какого-то зверя), а Москва напоминала все время: «Давай — давай, нужно больше информации! Восток пробудился, а резидентура спит!»

Оганьянцу приходилось добывать информацию на суке — столичном базаре. Тут тебе и политика, тут тебе и экономика, тут тебе и сплетни о том, что происходит во дворце, какие страсти разыгрываются в королевском гареме и как себя чувствует сам имам Ахмед!

Поскольку в Таизе при каждом более или менее солидном доме (в йеменском понимании) положено было иметь охранника-привратника, то Саша приучил своего стража каждое утро рассказывать ему городские новости. Ну и, конечно, кое-что перепадало от встреч с немногочисленными дипломатами.

Короче говоря, информационных телеграмм из Йемена было мало, и Сашу вызвали «на ковер» к начальнику разведки Александру Михайловичу Сахаровскому. Последний, занятый противоборством с США, ФРГ и другими китами, естественно, не проникал своим взором в королевский Йемен и решил послушать Сашу и повысить его коэффициент отдачи. Обычно на такие беседы отводилось минут 15–20. Но вот проходит час, другой, из-за двойной двери начальника ПГУ все время слышится хохот обычно редко улыбающегося начальника разведки — это Саша живописует йеменскую действительность, все представляя в лицах. При этом еще и показывает снимки врагов королевства с отрубленными головами (казнь совершалась публично на самой большой площади Таиза, иногда в присутствии самого имама Ахмеда).

После аудиенции Александр Михайлович сказал начальнику отдела:

— Ну, что ты там говорил, что Оганьянц не дорабатывает? Все бы так хорошо знали обстановку в стране пребывания, как он. На все мои вопросы он дал самые исчерпывающие ответы!

Отделы, которые занимались разведработой на Востоке и в Африке, были сосредоточены на девятом этаже здания на Лубянке. Между сотрудниками этих отделов существовало своего рода корпоративное единство. Почти все они работали в тяжелых климатических и даже антисанитарных условиях, жили в примитивных квартирах без удобств, и это давало им право сознавать себя тружениками, знающими, почем фунт лиха.

И когда в нашем коридоре раздавались взрывы хохота, можно было смело выходить из служебного кабинета и говорить деланно строгим голосом: «Александр Александрович, кончай разлагать молодежь и рассказывать басни про разведку!»

Все это было в прошлом. Два известных мне поколения Оганьянцев закончили свой земной путь. Сначала безвременно скончались родители, потом, очень рано, жена Саши Мария Васильевна, а затем и он сам. Тяжелый и скоротечный рак скосил его в 1995 году.

На поминки собрались родственники, друзья по институту, разведчики и после двух-трех грустных тостов стали вспоминать Сашу живого, обаятельного, остроумного, его рассказы, случавшиеся с ним истории. Послышался смех, который переходил иногда в хохот, и создалась не совсем траурная ситуация. Какой-то дальний армянский родственник, который толком-то и не знал покойного, сидел все время с очень кислым лицом и вдруг заговорил: «Я ничего не понимаю… Человек умер, а здесь люди смеются… У нас в Армении так не принято. Сначала надо выпить отдельно за светлую память отца, потом за светлую память матери, существует ведь порядок поминовения…» Пришлось вносить ясность в существо вопроса и объяснять родственнику, что нет ничего плохого в том, что хорошего, веселого и дарившего людям радость человека поминают именно таким образом, и кавказские обычаи тут ни при чем.

И еще одно воспоминание о Саше. Иногда, переступив порог своей квартиры, я слышал, как моя мать радостно сообщала: «Звонил Саша Оганьянц, сказал, что сегодня зайдет. Уж он-то расскажет много интересного. Как я люблю, когда он приходит!»

8 августа 1994 года скончался мой друг и друг многих моих товарищей — генерал-майор Дмитрий Иванович Якушкин, руководящий работник разведки и прекрасный американист. В разведке Якушкина любили, несмотря на то что иногда он яростно распекал подчиненных. В этих выволочках не было ни грубости, ни тем более какого-то злопамятства. За глаза его ласково называли Димой, несмотря на генеральское звание и высокое служебное положение начальника отдела США.

В отличие от других сотрудников разведки Якушкин происходил из дворянского сословия, и не из какого-нибудь худородного и неизвестного, а из семьи декабриста Ивана Дмитриевича Якушкина, героя Отечественной войны 1812 года, капитана Семеновского полка, выведшего своих солдат 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь и получившего за это 20 лет каторжных работ.

Да, далеко не у каждого имеются предки по прямой линии, о которых слагал стихи Пушкин:

Друг Марса, Вакха и Венеры,

Тут Лунин дерзко предлагал

Свои решительные меры

И вдохновенно бормотал.

Читал свои ноэли Пушкин,

Меланхолический Якушкин,

Казалось, молча обнажал

Цареубийственный кинжал,

Одну Россию в мире видя…

От