Останется поднять данные по зарегистрированным на тот год синим «верро», марка не самая популярная из-за безумной цены. Их не будет много. Затем найти владельца, который каким-то образом связан с Гарретом…

…все выглядело логичным.

— Теперь вы уйдете, — Аманда встала на четвереньки. — Вы обещали… скоро появится мой муж… он не должен вас видеть.

Тельма тоже встала.

Пить хотелось.

И есть.

Но на гостеприимство Аманды рассчитывать явно не стоило.

— Я больше ничего не знаю… ни имен, ни…

— Кто дал вам рекомендацию?

— Что?

— Кто дал вам рекомендацию, по которой вас приняли в госпиталь? Выпускников много, а место приличное достается единицам. Кто вас рекомендовал?

Тельма надеялась, что Аманда смутится. Или замнется, но та лишь дернула плечом:

— Наша куратор. И это не имеет никакого отношения… уходите же, в конце концов! — это она выкрикнула. И сама вцепилась в рукав Тельминого пиджака, дернула, поторапливая. — Если вы попробуете сюда вернуться, то я… я не знаю, что я с вами сделаю!

— Угомонись.

Бледные пальчики Тельма отодрала не без труда, испытывая преогромное желание пальчики эти сломать.

— Я… у меня выбора не было!

Аманда шла за Тельмой до выхода, не провожая, но стеная, словно призрак. Все повторяла что-то про выбор, про жизнь свою тяжелую и остановилась лишь в холле.

В огромном чистом холле.

Стерильном, будто с картинки сошедшем.

— Д-дорогая, ты уже проснулась?! — с нарочитым восторгом воскликнула Аманда и Тельму к двери подтолкнула. — Не бойся, тетя уже уходит… сейчас уже уходит…

Девочка, впрочем, не выглядела напуганной. Она сидела на полу, разложив обрывки газеты, остатки которой она прижимала к груди сухонькою левою ручкой. Вывернутая под причудливым углом, та была похожа на ветку, та же шершавая темная кожа-кора, узкая ладонь, растопыренные пальцы, которые слегка подрагивали. Правая рука, впрочем, была нормальна.

Почти.

Неправдоподобно длинная, точно кости вытягивали, и бледная, та торчала из рукава нарядного платьица.

Девочка медленно повернулась к Тельме, позволяя разглядеть и горбик, и впалую, вдавленную грудь. Вот шея была длинной и чистой, а голова, на ней сидевшая, огромной и несуразной, кривобокой какой-то. Одна половина слегка сплюснутая, другая, напротив, вытянутая. И лицо, глядеть на которое было тяжело, хотя в свое время Тельма повидала уродцев. Поплывшие глаза, один расположенный выше другого, нос, свернутый набок. Огромный рот. И пузыри на губах.

— Уходит! — взвизгнула Аманда, обнимая дочь, которая заворочалась, засопела, пытаясь выбраться из объятий. — А ты… ты иди! Ты видишь, ей не нравится, когда на нее смотрят!

— Ей все равно.

В бледно-голубых глазах девочки Тельма не увидела ни неодобрения, ни раздражения, ни вообще малейшей искры разума.

И да, пожалуй, Бездна любит шутить.

— Ой, Мэйни… не скажу, что счастлива тебя слышать, — Алиссия ответила сразу, будто ждала звонка. И тонкий ее голосок звенел в трубке, заставляя Мэйнфорда морщиться.

Немного мучила совесть.

Ему бы с иными делами разбираться, благо имелось, что добавить на треклятую стену в третьей допросной, а он вот личные устраивает. Или не совсем чтобы личные? Тельма — часть происходящего. А пока она носится со своими тайнами, Мэйнфорд не может быть в ней уверен. Да и не займет звонок много времени. Это не завтрак с сестрицею, растянувшийся на пару часов.

— Не говори, что соскучился.

— Конечно, соскучился, дорогая, — покривил душой Мэйнфорд.

Алиссия захихикала.

— Тогда ты опоздал! Я выхожу замуж!

— Чудесно! За кого?

— А ты не знаешь? — в зефирном голоске Алиссии проскользнули ноты обиды. — Я думала, что ты поэтому звонишь… прочел о свадьбе… вспомнил нас…

— Нас я никогда не забывал, — врать по телефону все же было легче. — Но увы, я про свадьбу не знал…

— Гаррети… тот самый Максимус Гаррети…

Знакомая фамилия.

И Мэйнфорд искренне попытался вспомнить, кто же таков этот самый Максимус Гаррети, которого угораздило связаться с выводком плюшевых медвежат.

— Ты неисправим… — вздохнула Алиссия. — Ювелирный дом Гаррети. Универмаги Гаррети…

— Тогда вдвойне поздравляю. Ты достойна его состояния…

— Вот что мне в тебе нравилось, так это твоя откровенность. Никогда не давал себе труда быть вежливым, — хмыкнула Алиссия. — Но в целом ты прав, его состояние — это единственное, что в нем может привлечь. Он такой зануда! Я бы десять раз подумала, но мой папочка так мечтает породниться… а папочке сложно отказать…

Надутые губки. Приподнятые бровки. Выражение искренней обиды, которое Алиссия тренировала перед зеркалом не один час. И сухой остаток в виде реальности: пока папа Алиссии оплачивает ее счета, дочурка будет делать именно то, что ей велено. И замуж пойдет за того, на кого папа укажет, раз уж не сумела сама себе подходящего супруга добыть. Впрочем, все это — чужие проблемы.

— Тогда сочувствую…

— Между прочим, если бы ты хорошенько подумал…

— Лисси, не стоит.

— Твоей матушке я нравилась. Она мне не так давно звонила, намекала, что с объявлением помолвки стоит погодить, ты передумаешь.

Надо же, какие интересные подробности.

— Не передумаю.

— Я тоже так решила. Максик, конечно, не подарок, но он щедр. И не собирается меня в чем-то ограничивать, если, конечно, я буду соблюдать приличия…

— Так замечательно…

— Еще слышала, будто у тебя со здоровьем нелады…

— Какие?

— Не знаю, — Алиссия наверняка устроилась на полу. Сладкая девочка в ванильном платьице с кружевами. Кружева она любила самозабвенно, а еще ленточки, пуговки и все то, что сочеталось с нежно-девичьим образом. Когда-то это Мэйнфорду нравилось.

Потом злило.

Теперь… было все равно.

— Но что-то серьезное, то ли нервы, то ли голова… главное, что осталось тебе недолго. Ты там здоров?

— Здоров.

— Мне тоже показалось странным. Если ты болен, то зачем тебе жена?

— Незачем. — При всей своей нарочитой кукольности, Алиссия была особою практичной. — Милая, а ты не могла бы послушать?

Раньше он сплетнями не особо интересовался, но если уж речь о близкой кончине зашла, то стоило пересмотреть принципы.

— Мне Максик колечко подарил… с бриллиантом…