— Или ты излагаешь, что знаешь, или…

— Да, дорогой? — теперь ее голосок сочился медом, и это настораживало.

— Или я приеду и вытрясу из тебя, что ты там знаешь.

— Какой ты бываешь грозный… — в трубке раздался томный вздох, и Мэйнфорд покачал головой: каким бы ни был жених Алиссии, ему стоило посочувствовать. — Это не тройное «V», Мэйни. Это перевернутая корона…

Мэйнфорд почесал ухо. Все же не привык он вести длительные беседы по телефону, но прерывать Алиссию было себе дороже.

— Ты ведь слышал эту легенду? Альвы Старого Света… двор Благой, двор Неблагой…

— Противоборствующие группировки, — он почувствовал глухое раздражение. Очередная история, корни которой уходят в глубокое прошлое? И почему вся эта легендарная хренотень решила ожить именно сейчас?

— Ты, как обычно, прям и даже груб. Альвы бы не одобрили, — это не было упреком, скорее уж констатацией факта. Мэйнфорд подтянул телефон поближе, откинулся в кресле и кресло развернул к стене.

Уставился на старые снимки.

Двор Благой и двор Неблагой, что-то такое дед говорил… вспомнить бы, что именно…

…собственный двор замка был узким и тесным, огороженным каменными стенами, которые, впрочем, не способны были защитить от пронизывающего ветра. И потому во дворе этом не приживались ни матушкины породистые хризантемы, ни даже дикая трава, которой поросли скалы.

Местные камни покрывал тонкий ковер мха.

Летом мох погибал под солнцем, делался сухим и жестким, а к осени оживал, зеленел, и в этом Мэйнфорду виделось что-то противоестественное. Зимой же зеленую поросль затягивало тонкой пленкой льда. А мох все одно жил. Как и древняя, перекрученная сосна, якобы привезенная далеким предком. Надо полагать, тем самым, от которого Мэйни достались и проклятье, и замок.

— …давным-давно, в Старом Свете… — дед выходил во двор, когда ему взбредало в голову, что в замке не хватает воздуха. — Была такая присказка… в какой колер альва ни выкрась, а человеком не станет.

Дед устраивался на валуне и курил трубку.

— Благой, Неблагой… все единым миром мазаны. Человека им раздавить — что нищему вшу. Не почешутся даже, только те, которые вроде как Благой, притворяются, будто бы им до людей дело есть. Опекают. Старшая раса… а другие… жили-были в стародавние времена, в такие стародавние, что людям о том и помнить не положено, два брата. Альва. И влюбились они оба в прекрасную деву…

— Альву?

— А то… не человечку же, — дед усмехнулся. — Дева долго не могла выбрать. Во всем равны были братья. Всем хороши, и тогда сказала она, что с тем возляжет, кто сделает ее королевой. До того альвы не знали власти, почитая превыше всего свободу. И под каждым холмом свой закон имелся. Но желание девы… что ж, может, дева та только предлогом стала, но затеяли братья королевство строить. И воевать пошли. Один разил мечом, другой брал голосом, услышав который и альвы, и люди, и все твари живые разум теряли…

— А дева?

— У девы, похоже, иммунитет имелся, — дед выбил остатки табака на ладонь. — И вообще, помолчи, пока старшие мудростью делятся. Как бы там ни было, построили братья свое королевство. Протянулось оно от края до края моря. И на земле, и над землей не осталось ни одной твари, которая бы не знала, кому кланяться…

— А под землей?

Дед отвесил затрещину, но все ж уточнил:

— Цверги перед альвами устояли, но врата Железного Царства закрылись на многие сотни лет… не о том история. О бабах. От баб не жди добра, Мэйни… значится, королевство было одно. И королева одна. А вот королей — двое.

— Как это?

Ветер принес снег. Острые колючие снежинки впивались в кожу, ледяной воздух царапал горло, но Мэйнфорд все одно не желал возвращаться.

Здесь, на каменном пятачке, он чувствовал себя свободным, как никогда прежде.

— Обыкновенно. Альвы же… никакого понимания… только бабе это надоело. Может, притомилась, оно ж двоих поди снеси, может, попросту решила братьев лбами столкнуть и себе корону прибрать. Но как бы там ни было, подговорила она старшего с младшим расправиться. Думаю, тот и сам уж решил, что быть королем в одиночку сподручней. И опоили они младшего, а пока тот спал, горло вырезали.

— Как?

— Откуда ж я знаю… это ты у целителей поинтересуйся, — дед хихикнул, явно потешаясь, правда, над внуком ли, над целителями, Мэйнфорд не понял.

— Выжгли глаза и бросили в темницу. Запомни, внучок, если случится у тебя враг смертельный, то не балуйся, сразу прибей, а после сожги и пепел над морем раскидай. Так оно надежней будет. А все эти игрища… месть… после боком выходят. Так и тут… сотню лет провел Безголосый альв в темнице. И сперва клял судьбу, взывал к богам, но боги оказались глухи… братец его с бывшею женушкой и думать забыли. Царствовали себе…

Ветер завывал.

И море ярилось, чувствуя близость слабых существ, которым самое место в пучинах зеленых. Летели водяные табуны, разбивались о скалы в пенную кровь. И скала вздрагивала.

Замок с нею.

Только старая сосна оставалась неподвижной, как и дед под ней.

— Безголосому удалось дозваться, но не вышних тварей, а тех, кто некогда ушел под землю. Тогда-то и поднялись они, и развязали путы, раскрыли тайные тропы… опустела темница.

Мэйнфорду было жаль того, другого, преданного родными, проклятого и забытого.

— А вскоре началась новая война. И разделились альвы на тех, кому по душе была воля Благого короля, и тех, кто таил на него обиду… запомни, внучок, чем выше власть, тем больше вокруг нее обиженных. И поднялись знамена черные, как сама земля… и содрогнулись холмы, ибо не способна была защитить их родовая магия альвов. Пусть лишенный голоса, он обрел новые силы. И по знаку его раскрывались земли, проглатывали что альвов, что людей… пал бы король Благой, если бы не королева… бойся баб, Мэйни, одни от них беды…

Море затихло, слушая эту историю, которую наверняка уже знало, но подзабыло, ведь оно, первозданное, было огромно и историй хранило множество.

— Когда поняла она, что вот-вот лишится королевства, то и вырезала сердце у второго супруга, и поднесла его в дар Проклятому. И просила о мире… хорошо, наверное, просила, если был мир заключен. Но не принял предавшую дважды Неблагой король. Так случился Великий раскол. Альвы помнят о нем. И потомки Неблагого короля ненавидят Благой двор, а дети королевы боятся, что однажды данное Слово сотрется и война начнется вновь…

— А она начнется?

— В Старом Свете началась бы… однажды всенепременно началась бы. Альвы злопамятны и ждать умеют, но Старого Света больше нет.

Воспоминание отпустило.

Ушло, словно огромная рыбина под воду, и Мэйнфорд лишь лоб потер. Почему этот разговор раньше не всплыл в памяти? И что еще он подзабыл?