— Сучара, — прорычала уборщица. — Стерилизовать бы ее, дрянь такую, и засунуть все вырезанное в жопу, чтоб там и сгнило!

Грубыми движениями бабка затолкала рыжевато-седые космы под платок, резко повернулась и заковыляла к своему орудию труда.

— Главное — верить, Елена Вячеславовна. На этот раз у нас все получится.

Молодой, гладко причесанный врач старательно натягивал улыбку на кости широких, угловатых челюстей. Тонким наманикюренным палецем он нежно поглаживал поверхность стола, выполненную под мрамор. Его собеседница, женщина лет тридцати пяти, устроилась в мягком кожаном кресле. Отсутствующе глядя в большое окно за спиной мужчины в белом халате, она машинально теребила мочку правого уха, чуть оттянутую книзу массивной серьгой из белого золота.

— Перед двумя предыдущими попытками вы мне то же самое говорили, — резко произнесла женщина и со злостью посмотрела в лицо врача. — И, смею напомнить, процедура эта у вас не бесплатная. Вы думаете, мы с мужем их рисуем? Я не говорю уже о том, насколько психологически трудно переживать каждую неудачу…

— Я все понимаю, Елена Вячеславовна, — печально заговорил мужчина и улыбка его стала еще более искусственной. — На этот раз мы сделаем для вас значительную скидку.

— Обязательно побываем на вашей распродаже, — насмешливо кинула Елена, встала и вышла из кабинета.

Уже два месяца по улицам города бродила осень и занудно ныла мелким дождем. Даже молодой сентябрь, всегда носивший бархатный фрак, в этом году напялил грязно-серый кафтан, по фактуре напоминающий мешковину.

Елена никогда не чувствовала себя несчастнее, чем сегодня. Дело в том, что утром ее организм, в который раз, с неумолимостью часового механизма, предоставил неопровержимое доказательство того, что четвертая попытка искусственного оплодотворения оказалась тщетной.

Даже не расчесав волосы, Лена глубоко натянула норковую шапку, накинула дубленку и выбежала из дома. Муж еще спал.

В ее жизни было все: огромная, шикарно обставленная квартира, собственная иномарка, дача на южном берегу Крыма. С мужем, крупным бизнесменом, Елена жила уже десять лет, их отношения, начавшиеся с искренней влюбленности, давно перешли в довольно крепкую привязанность и взаимное уважение. Кроме того, союз их довольно основательно подкреплялся значительной долей отцовского капитала, вложенного Еленой в семейный бизнес. Было все, кроме одного: уже семь лет Лена не могла забеременеть.

Дорогие сапоги на низком ходу мерзко чвякали в полных грязи, осенних лужах. Она старалась изо всех сил прогнать от себя слова, от которых кожа становилась гусиной и жизнь теряла смысл. Но упрямое сознание снова и снова твердило: у тебя никогда не будет детей.

Лена вспомнила, что на прошлой неделе, проходя мимо магазина детской одежды, она увидела на витрине замечательную бархатную пайту красного цвета. Тогда она не удержалась и купила чудесную вещь. Целый вечер Лена сидела в своей комнате, поглаживая мягкие рукава кофточки и представляя, как, через пару лет они будут облегать маленькие нежные локоточки. Это воспоминание больно кольнуло женщину. И без того мокрый парковый пейзаж пополз и стал размытым, как на картине импрессиониста. Стерлись грани темных деревьев, фонарей с разбитыми плафонами, скамеек, облезлого дома малютки, вглядывающегося в сумерки парка светящимися окнами. Внезапно Лена выпрямилась и кончиками безымянных пальцев смахнула выступившие слезы.

— Хватит себя мучить, — произнесла она вслух, — в конце концов можно найти другую клинику. И в следующий раз все получится.

С этими словами женщина развернулась и твердыми шагами пошла вдоль парковой аллеи.

В игровой комнате третьего дома малютки ярко горел свет. Группа малышей в возрасте примерно двух лет возилась на потертом ковре. В стороне от всех под слегка приоткрытым окном, стояла девочка. Ростом она едва доставала до верха темно-синего радиатора, висящего на ржавых крюках под подоконником. Запрокинув маленькую головку с замечательно черными кудрявыми волосами, девочка внимательно смотрела на колышущиеся за окном ветки. Огромные фиалковые глаза, обрамленные темными ресницами, горели по-детски искренним интересом. Время от времени девочка откусывала кусочек сухого галетного печенья и мелкие крошки сыпались на застиранную, побитую молью шерстяную безрукавку.

Берегись честных смолоду

Меня зовут Арина. Можно просто — Рина. Мне тридцать восемь лет. Наверное, не пристало женщине с такой легкостью афишировать свой возраст. Сильные мира сего давно определили, что слабому полу негоже напрямик высказывать то, что и так написано на физиономии. Факт наличия за плечами свыше трех десятков нужно всячески скрывать, потому как каждый год жизни мужчины прибавляет ему зрелости, мудрости, остепененности и солидности; женские же годы повисают на хрупких плечах ярлыками поношенности, потасканности и ветхости. Отсюда, видимо, и появилось выражение «старая вешалка».

Но ведь здесь собрались одни только девочки? Поэтому, не опасаясь осуждающих взглядов, скажу: мне тридцать восемь. И я не замужем!

Возникает вполне логичный вопрос: почему? Честно говоря, я и сама не смогу дать однозначный ответ. Но подозреваю, что все потому, что я очень честная. Знаю, звучит странно. Но посудите сами.

Сразу после школы, получив золотую медаль на шею и аттестат в зубы, я поступила в университет. Храм знаний находился в другом городе. На проводы собралась вся семья. Мама, папа, бабушка, дедушка и соседка тетя Майя сидели с таким лицом, будто я уходила на фронт.

— Риночка! Заклинаю тебя, не ешь в буфете ихнюю парашу! Ты окончательно загубишь свой желудок, — причитала бабушка.

— И чтобы до шести вечера возвращалась в общежитие! — строго увещевала мама. — Никаких хождений по темноте!

— Молодежь пошла развратная! Им бы только гулять да выпивать, — бубнил дед с набитым ртом, не отрывая взгляд от тарелки с холодцом. — Смотри не попади ни в какую пагубную компанию.

Перечислив все то, что мне было категорически нельзя, семья рассредоточилась по комнате и стала смотреть мексиканский телесериал. Тетя Майя же подсела ко мне и зашептала, заплевывая мое ухо.

— Риночка, рибочка, мама уже объяснила тебе, как нужно вести себя с мальчиками? Ты же уже взрослая девочка и понимаешь, что им всем только одно таки надо. Так шо я тебе хочу сказать: если какой наглец попытается тебя за попу потрогать, или еще за что-нибудь, так ты ему сразу по рилу, шоб не повадно было! Поняла?

С самого детства меня учили быть честной, во всем и всегда. Потому за все годы моего пребывания в университете я почти никогда не ела в столовой, вечера всегда проводила одна в двухметровой комнате студенческого общежития, и «за попу» никто меня не трогал. За такие дерзкие попытки (которые, понятно, имели место, потому что я не была дурна собою) я не дралась, как советовала доброжелательная соседка, но корчила такую недовольную