Фрида не нашла в его лице ни малейшего сходства с Герминой и подумала: «Какое счастье!» Герберт был весь в отца. Вылитый Людвиг, когда тому было четырнадцать лет. Интересно, унаследовал ли мальчуган от отца и характер, чересчур уж мягкий и податливый. В детстве Фрида, которая была всего на два года старше Людвига, командовала братом, как хотела.

Герберт смотрел на тетку с некоторым смущением.

— Все здоровы? И сестра… и брат?

Она не могла вспомнить, как зовут детей Людвига… До чего же она отдалилась от этой семьи.

— У тебя с Виктором секреты какие-нибудь?

— Не то чтобы секреты, тетя, но…

— Ну, ладно! Поговорите, а я пока соберу тебе кое-что поесть. Голоден небось, а?

— Поесть я не прочь, тетя!

Она вышла на кухню.

Виктор все это время ломал себе голову, стараясь угадать, что же скрывается за словами Герберта: школьные дела? Герберт наклонился к нему и торопливо сказал:

— Давай скоренько поговорим, Виктор, тете Фриде вовсе незачем все знать. Собираются учинить допрос всем бывшим пионерам. Особенно ваших ребят в третьем «Б» взяли на мушку. Ты будто бы заявил, что ты против Гитлера и за коммунистов, как твой папа. Рохвиц призвал пимпфов третьего «А» отколотить вас, то есть пионеров вашего класса. Черт знает что делается у нас в школе!

«Завтра мы с Берни убежим в Любек, — тотчас же решил Виктор. — Что бы там ни было. Не удастся им больше нас травить».

— Ты тоже был пионером? — спросил Виктор и тут же понял, как глупо об этом спрашивать. Хотя Герберт на несколько лет и старше, а будь он пионером, Виктор знал бы его. Но, задавая свой вопрос, он хотел попросту узнать, сочувствует ли Герберт пионерам.

— Нет, пионером я не был, — ответил Герберт. — Я был «соколом».

— Ах та-ак! — разочарованно протянул Виктор.

— Что ж ты собираешься делать?

Виктор пожал плечами.

— Они хотят, чтобы все стали пимпфами.

— Я никогда не стану! — горячо, протестующе крикнул Виктор.

— Я тоже нет, — присоединился к нему Герберт. — Как бы маме моей ни хотелось этого.

— Ну что, обо всем переговорили? — Фрида Брентен внесла тарелку с бутербродами.

— Обо всем, тетя Фрида.

— Ты что-нибудь натворил, Виктор?

— Нет, бабуля! Дело, понимаешь ли, в том, что гитлеровские пимпфы преследуют нас, пионеров.

— Боже милостивый! — в ужасе воскликнула Фрида Брентен. — И вы уже занимаетесь политикой? Не иначе как вы сошли с ума, молокососы.

Мальчики звонко рассмеялись, Герберт сказал:

— Тетя Фрида, вчера папа сказал про нацистов, что они, наверное, сошли с ума.

— Ладно! Хватит болтать! — прикрикнула Фрида Брентен. — Не хочу я этого слышать больше. Садись и ешь!

III

Виктор ясно видит, как он и Берни убегают от штурмовиков. Штурмовики стреляют. Их тяжелые сапоги грохочут по плитам мостовой. Как они быстро бегут! Но Берни и Виктор проворнее. У-ух! Оба так и летят по узкому тротуару вдоль старых домов. Но вот впереди широкая оживленная улица… Что это? Коричневые бандиты бегут и с той стороны… Западня? Все пропало?.. Нет, Берни не растерялся и вбегает под какие-то низкие ворота; здесь много подъездов, один возле другого, в подъездах лестницы. Подняться по лестнице? Нет, нельзя, Берни сметлив, понимает, что там им не спастись. В конце длинного прохода стоят мусорные урны. Берни, а за ним и Виктор ползком забираются за них. Только они спрятались, как кругом загрохотали своими сапожищами штурмовики. Как они ругаются, грозятся! Как носятся вверх и вниз по лестницам, от корпуса к корпусу. Кто-то совсем близко подбегает к урнам, и Виктор узнает Рохвица. Он в форме штурмовика, и в руке у него револьвер. Толстяк Рохвиц — командир штурмового отряда!

Виктор проснулся. Он дышит часто и с трудом. Его трясет от страха. «Толстяк хочет меня поймать, но это ему не удастся… Надо уехать. Бежать отсюда. Скрыться вместе с Берни. А Ганс?.. Ганс ведь сильный, но Берни зато умный и находчивый!»

— Сынок, что с тобой?.. — спрашивает Фрида Брентен. — Ты так тяжело дышишь!

— Ничего, бабушка! Только… только этот Рохвиц, он хочет меня поймать.

— Кто же это, боже мой!

— Учитель у нас такой есть, он командир штурмового отряда.

— Ты, видно, набедокурил, парень!

— Нет, бабуля, просто он ненавидит пионеров, преследует их.

— В таком случае я на твоем месте была бы очень осторожна. Слышишь?

— Слышу, бабуля!

— А теперь спи!

Виктор не может уснуть. Да и как тут спать, если завтра он уедет отсюда, и, возможно, надолго, не на один месяц… А бабушка будет ждать, будет искать его, беспокоиться. Надо оставить ей письмо, чтобы она все знала и не искала его… А если вдруг штурмовики увидят письмо? Не забыть приписать, чтобы она его сожгла. Она, наверное, и сама это сделает… А если нет? Ведь правил подпольной работы она не знает… Нет, лучше не писать…

— Ты все еще не спишь?

— Бабуленька, я завтра… ты только не волнуйся… я завтра должен уехать. Но ты смотри не выдавай меня, бабушка!

Фрида Брентен медленно приподнимается на своей постели.

— Что ты такое городишь?.. Куда ты хочешь ехать?

— Бабушка, можно мне к тебе?

— Уж так и быть, сынок, иди!

И, потребовав честного слова, что бабушка никому-никому ничего не расскажет, он изливает перед ней душу. Он должен хорошенько все объяснить, надо ведь ей понять, что ему необходимо скрыться, уйти в подполье.

Фриду Брентен бросает то в жар, то в холод. Мысль ее лихорадочно работает, она ищет доводов, которые могли бы убедить мальчика отказаться от своей безумной затеи. Что делать? Как быть?

— У нас есть адрес одного хорошего пионера, бабушка, он живет в другом городе. Этот пионер поможет нам. Тебе совершенно незачем беспокоиться.

— Я и не беспокоюсь вовсе, — отвечает Фрида Брентен, а у самой зуб на зуб не попадает. — Я ведь знаю, какой ты у меня молодец, — говорит она и все думает и думает, что ему сказать… «Боже мой, какими же словами мне удержать его?» Ей ничего, решительно ничего не приходит в голову. Она растеряна, она в смятении. «Как повлиять на него? Только бы не сорвалось какое-нибудь необдуманное слово». Но ни одна спасительная мысль не осеняет ее, и она вдруг разражается бурными слезами.

Виктор удивлен и потрясен. Ко всему он был готов, но только не к слезам.

— Почему ты плачешь, бабуленька? Я же… я же не могу иначе поступить. И я ведь… вернусь.

— Обо мне ты совсем не подумал? — всхлипывает Фрида Брентен. — Дедушку у меня забрали. Папы нет. Ты один у меня только и остался… Если и