подчеркнуть эту опасность.

Вальтер слушал и в то же время всем существом своим отдавался очарованию весеннего дня. Он то и дело устремлял восхищенный взор на сверкающую сквозь ветви деревьев речную гладь. Вон там, в тени, уже белеют подснежники! А воздух! Какой чудесный, терпкий! «А-ах!» — вздохнул Вальтер.

— Что с тобой? — спросил Тимм.

— Ничего… Но давай сядем, хорошо?

— Как хочешь!.. Я предлагаю связать вторую статью — о Тедди[6] — с первой. Напомни о его словах, последних, сказанных на воле: «Гитлер — это война!» Не понимать этой опасности — отнюдь не значит уменьшать ее. Тот, кто ее отрицает, от нее погибнет. Покажи Тельмана тем мудрым и стойким вождем немецкого рабочего движения, каков он и есть, и больше того: вождем всего трудового немецкого народа, всей своей жизнью доказавшим, что слово с делом у него не расходится. Вспомни, что он учил нас не увлекаться иллюзиями, не терять ощущения реальности, а неизменно сохранять ясность мысли, анализировать общее политическое положение и, уж исходя из действительности, определять задачи и методы политической работы. И никогда не упускать из виду конечную цель — завоевание политической власти. Стойкость, бесстрашие, героизм — все это хорошо, но недостаточно, нужно…

— Вложить их в борьбу за правое дело! — вставил Вальтер.

— Это-то конечно! Это несомненно! — почти резко сказал Тимм и искоса взглянул на Вальтера. — Нужна правильная политика, вот что самое важное и что принесет успех.

Они сели на круглую скамью, кольцом охватившую мощный бук. Разглядывая дерево, Тимм говорил как бы сам с собой:

— У кого крепкие и глубокие корни, тому никакая буря не страшна!

Вальтер смотрел на Эрнста Тимма… Кто поверит, что он токарь-металлист. Глядя на этого человека в сером демисезонном пальто, на это лицо с коротко подстриженной бородкой и с седеющими висками, скажешь, что перед тобой инженер или ученый. «Добрый десяток лет, а то и больше я знаю его, — думал Вальтер, — и за станком его видел, и капповский путч вместе пережили. Чего только Эрнсту Тимму не пришлось за это время испытать, вытерпеть, преодолеть! Преследования, аресты, пять лет каторжной тюрьмы! Если бы в декабре прошлого года Тимма не выпустили, нацисты давно сжили бы его со свету. Ему нельзя оставаться в Гамбурге. Слишком уж много народу знает его».

— Ты меня слушаешь или нет?

Вальтер вздрогнул.

— Разумеется.

— Так вот! Камня на камне не оставь от вымыслов Геббельса, которые ему понадобились, потому что нет и не может быть у него никакого обвинительного материала против Тедди.

— Как это вообще могло случиться, что Тельман?..

— Об этом толковать сейчас не время, Вальтер, как-нибудь в другой раз. Мы с тобой его ученики, не правда ли? Давай же покажем, чему мы у него научились, покажем, что мы достойны называться его учениками. Вложи в свои слова все, что чувствуешь. Чувства не надо стесняться. Мы думаем порой, что только голосу рассудка следует давать волю. Неверно! Пусть и сердце наше говорит. Тогда нас будут слушать, тогда мы найдем отклик… Все меры приняты, чтобы газета вышла в свет еще до первого мая?

— Как будто бы… Если только не случится какая-нибудь большая беда.

— Что ты имеешь в виду?

— Типография, скажем, может засыпаться, или я провалюсь.

— Ни то, ни другое не произойдет, надеюсь. Ведь мы с тобой оба стреляные воробьи.

Они с улыбкой взглянули друг на друга. «Ему пятьдесят лет, но у него все та же мальчишеская улыбка, как тогда, когда он отчитал хозяина».

— В полдень у тебя назначена еще одна встреча где-то здесь поблизости?

— Да, в Бланкенезе.

— Квартира твоя надежна?

— Как крепость… Чердак в доме моего старого дяди, которому уже за семьдесят. На старости лет он сделался звездочетом и оборудовал у себя на чердаке собственную обсерваторию. Труба телескопа выведена в чердачный люк… Смех да и только.

— Он знает, почему тебе понадобилось поселиться у него?

— Конечно. Когда-то он, можно сказать, был одним из создателей социал-демократического движения. После войны четырнадцатого года земля ему опостылела, и он обратился к небу. Он как будто уже юношей питал слабость к естествознанию.

— Если ты себя чувствуешь там в безопасности…

— Штюрк говорит, что презирает людей, сам же душа-человек.

Тимм сказал:

— Тебе придется в скором времени покинуть Гамбург. Мы сменим весь партийный актив.

— А ты, Эрнст?

— И я уеду.

Какой-то субъект с овчаркой на сворке шел по аллее в их сторону.

— Пошли! — шепнул Тимм. Вслух он сказал: — Всего хорошего! Прощай! — Он подал Вальтеру руку и ушел.

Вальтер остался на скамье под буком, закурил сигарету и, подождав, пока человек с овчаркой прошел мимо, бросил последний взгляд на Эрнста Тимма, который как раз в эту минуту сворачивал на боковую дорожку.

II

Судовладельцы, крупные коммерсанты и маклеры — денежная аристократия этого старого ганзейского города — отстроили себе на Эльбском шоссе виллы, по размерам и роскоши не уступавшие усадьбам крупных юнкеров. Среди этой публики считалось хорошим тоном обзаводиться на английский лад площадками для игры в гольф и поло. Ходить под парусом в море нынче не признавалось стоящим спортом, в моде был девиз: движение!

Вальтер смотрел, как стройные молодые девушки и их дородные партнеры взмахивают теннисными ракетками. Пожилые мужчины в брюках «гольф» и с сигарами в зубах, прижав локтем клюшки, слонялись по зеленым площадкам. Мальчики и девочки из расположенных по соседству поселков, взобравшись на высокие парковые ограды, взглядом опытных ценителей следили за ходом игры.

После окончания первой мировой войны по ту сторону Эльбского шоссе возник массив домов современной архитектуры, превративший некогда сонные дальние деревни на берегу Эльбы в городские предместья. Городская железная дорога вела в Осдорф, Шенефельд и Хальстенбек, где селилась зажиточная прослойка служащих — управляющие фирмами, бухгалтеры, секретари и заведующие конторами. Они из кожи лезли вон, чтобы казаться хоть на самую малость выше мелких служащих. Навстречу Вальтеру попадались совершающие свою утреннюю прогулку пожилые господа в высоких стоячих крахмальных воротничках и с сигарами во рту — точная копия их хозяев — и более молодые, в брюках «гольф», свитерах и туфлях на толстой эрзац-подошве, старательно подражавшие «золотой молодежи».

Вальтер разглядывал эти деревянные, прямые, как палки, фигуры с пустыми лицами. «Вот кто прежде всего составляет ядро приверженцев фашизма. Мелкая буржуазия города и деревни; в эти слои, — размышлял Вальтер, — мы проникаем очень слабо. Добьемся ли мы когда-нибудь решающего успеха на этом участке? Пожалуй, скорее в крестьянской массе… — Вальтер невольно вспомнил упрямые лица гольштейнских крестьян, рассказывавших ему и Тимму, как они выгнали из своей деревни судебных исполнителей. — Но что можно сделать в среде таких ограниченных