неизбежно сказывались на морали и духе неприятеля. И все же мы с ним успели немного поругаться, когда он пытался озадачить гусар Смерти различными глупостями, наподобие того, чтобы принимать участие в «ночных забавах» — как он сам их прозвал.

— Миша, нам некогда заниматься подобным, — возразил я ему наедине. Не будь мы друзьями и родственниками, такого поведения я себе позволить бы не мог. — Если хочешь развлекаться — Бога ради, развлекайся. А у нас и так забот хватает. Поиск фуража, обиход коней, ежедневные разъезды, тренировки, стрельбища, сабельный бой, сопровождение агентов, охрана берега… Что еще нам надо делать, чтобы ты остался довольным?

— Посадить бы тебя под арест за такое вольнодумство! — с чувством выругался он и в крайнем раздражение покинул палатку, где происходил наш спор.

Впрочем, к вечеру того же дня генерал остыл, смеялся и с большим удовольствием провел с нами несколько часов, разделив ужин и непременную жжёнку.

Ранним утром следующего дня он уже скакал куда-то в сопровождении своих неизменных горцев из Осетинского дивизиона. Михаил приблизил их к себе за храбрость, находчивость и верность, а также за то, что считали величайшей честью служить своему Отечеству. По лагерю они ходили, точно князья: важно, степенно, с чувством собственного достоинства. Что говорить, даже при встрече с прославленными гусарами Смерти осетины особенно не тушевались и глаз не опускали. С этими молодцами, которые, по сути, стали предшественниками Дикой дивизии, Скобелев появлялся то тут, то там, внося оживление, переполох, страх или восторг, в зависимости от обстоятельств.

В войсках его уже начинали боготворить и любить всем сердцем. Любить за то, что он часто присаживался к полковому котлу, шутил, ел с нижними чинами и понимал их тяготы с полуслова. К нему обращались с личными неурядицами и просьбами. Он давал деньги, советы и писал письма по всей России в те деревни, куда требовалось, требуя сделать то-то и то-то для семьи обратившегося к нему солдата. Он мог покинуть седло и пройти пару верст с пехотной ротой, шутя и узнавая горести солдат. Когда он скакал дальше, то позади оставлял сотню простых сердец, готовых отдать за него жизнь.

С собой Михаил привез дюжину белых породистых лошадей, за которыми ухаживал молодой киргиз Нурбай из Ташкента. В белой форме, на белом коне, Скобелев привлекал к себе внимание. Его начали называть «Белым генералом», хотя настоящая слава у него впереди.

Естественно, подобное многим не нравилось. Друзей у него было много, но врагов в десять раз больше. Михаил умел их заводить с какой-то невероятной легкостью. Они сами появлялись рядом с ним, как поганки после теплого дождика.

Старые генералы, такие как Зотов, передвигающийся повсюду в мягкой коляске Криденер, Крылов, Циммерман, заплесневелый бюрократ Непокойчицкий брюзжали, что Скобелеву просто везет по жизни, что судьба помогает ему «схватить победу за хвост», что он всплыл на поверхность в результате слабости противника и т. д. Эти «грибы» буквально приросли к своим теплым местам и еще не понимали, что их время закончилось, на сцену выходят новые лица.

Работой с корреспондентами заведовал Газенкампф, полковник Полевого штаба Действующей армии. Но люди, включая иностранцев, предпочитали сотрудничать не с ним, а со Скобелевым. Молодой генерал привлекал внимание, к нему тянулись люди. Множество корреспондентов различных газет, наподобие Максимова, Шаховского и Немировича-Данченко проводили рядом с ним целые недели. На Дунае вновь появился Януарий Мак-Гахан, наш общий друг и мы провели вместе несколько замечательных дней, вспоминая прошлое и рассуждая о будущем. Художник Верещагин рисовал картины и постоянно обедал со Скобелевым. Немного славы перепало и нам. Немирович-Данченко взял у меня пространственное интервью, в котором я рассуждал о том, как мы воевали в Средней Азии и что нас ожидает здесь, а Верещагин решил увековечить Бессмертных гусар в каком-то бою и уже сделал массу набросков, так сказать, с натуры. Да и фотографы часто просили нас позировать на фоне живописной местности.

А тем временем все больше и больше бригад подходило к берегам Дуная. Разговоры о времени и месте будущей переправы звучали каждый день. Иностранные специалисты, такие как английский полковник Гавелок и немецкий генерал Вердер, а также различные военные теоретики считали, что наши потери при переправе составят не менее двадцати-тридцати тысяч. Проверить данные выкладки могли лишь время. Пока же продолжалось томительное ожидание, которое затягивал природный фактор — уровень Дуная был на шестнадцать футов выше приемлемого для переправы. Все ждали, когда из-за жары вода начнет спадать. Благодаря природе армия получила определенную свободу и старалась весело проводить полученное время.

Мои гусары отличались похвальным гостеприимством и к нам постоянно заглядывали гости — донские, кубанские и уральские казаки, кавалеристы всех мастей, пехота и артиллерия. Эти инициативы я целиком поддерживал, так как видел, что подобное идет всем на пользу, поднимая боевой дух и сплачивая всех нас. Главное, чтобы не страдала дисциплина.

Особо приятным моментом стал день, когда на Дунай прибыл 11-й Изюмский гусарский полк с полковником Тельновым во главе. Они расположились за двадцать верст от нас, но когда я узнал о них, то сразу велел седлать Алмаза и собирать гостинцы. Утром гусары из четвертого эскадрона умудрились поймать двухпудового дунайского лосося и закоптили его на ольховых дровах. Местные называли лосось младицей. Щедро заплатив, я выкупил младицу у нижних чинов, велел взять ее с собой и запрыгнул в седло. Со мной отправились Костенко и Некрасов, которым так же не терпелось увидеться со старым другом.

— Сергей! Как же я рад тебя видеть! — я крепко обнял Тельнова, которого искренне уважал. Шутка ли, но именно под командованием этого некогда ротмистра я впервые понял, что же такое быть гусаром. Именно он стал мне наставником и учителем.

— Миша! — он захохотал, отстранился, заглянул в глаза, затем вновь обнял меня, после чего принялся обниматься с Костенко и Некрасовым. И пока мой адъютант командовал нижними чинами и те доставали из переметных сумок зерновой кофе, чуреки, халву, колбасу и вино, мы углубились в прошлое, вспоминая минувшие веселые деньки.

— За нашу славную встречу! За старых друзей! — произнес первый тост Тельнов, поднимая стопку. С Изюмским гусарами мы провели остаток дня и ночь до рассвета, запалив костер и поставив на огонь казан с пловом. Нашлись гитара и скрипка, веселым историям про барышень не было конца. Прозвучало свыше дюжины анекдотов про поручика Ржевского. Удивительно, как с моей подачи быстро и широко разошлось имя этого вымышленного персонажа. Что характерно, гусары им гордились, считая своим, плоть от плоти, товарищем, и уже сами придумывали про него различные каламбуры, двусмысленности и озорные проделки. Хотя, тут и придумывать нечего не надо, просто бери нашу жизнь, литературно ее обыгрывай и подавай, как реальный случай.

Огненные языки плясали, как живые. Потрескивали дрова, а в отдаление фыркали кони. Тысячи искорок взлетали, устремляясь к далеким звездам. У изюмцев служил ротмистр Эраст Квитницкий, общепризнанный умелец готовить жженку. Он приготовил такой напиток, который бы не грех подать и за императорский стол. Да и провизия, которую подвезли мы и которая нашлась у изюмцев, не особо уступала солидным столичным ресторанам. Особый ажиотаж вызвал двухпудовый копченый лосось. Его ели, да знай нахваливали, а боевое братство крепло прямо на глазах.

Обратно Бессмертные гусары отправились после завтрака, договорившись, что изюмцы приедут к нам в гости через день. Если так подумать, то и на войне имелись свои плюсы. Жить можно было и здесь, причем жить хорошо, с немалыми удобствами. Главное было не лениться и организовать свой быт по уму.

Новый день начался с того, что я разругался с военным интендантом, отказавшись принимать сырой овес. Из-за малой эффективности и неповоротливости Интендантского ведомства, вопрос поставки в армию давался на откуп различным контрагентам, за процент предлагающим свои услуги. Среди них особое место занимало «Товарищество Грегер, Горвиц и Коган». Оно драло серьезные проценты за свои услуги, и пыталось сэкономить и обмануть на всем — на гнилой солонине, плесневом хлебе, истлевшем сукне и прочем. Подобное добавляло юдофобских настроений, в армии контрагентов буквально ненавидели, перекидывая подобное отношение с капиталистов на простых евреев, но следовало отметить факт, что столь выгодное предложение «Товарищество» получило благодаря связям с генералом Непокойчицкий, который имел там солидную долю. И что-то подсказывало, что связи простирались вплоть до Царской Семьи. Получив солидную мзду, какой-нибудь великий князь сумел организовать и успешно