— Добрый вечер, сеньорита Пилгрим, — произнес он официально, бесстрастно оглядывая ее. — Мы сейчас пройдем в столовую. Она в соседнем помещении.

Постукивая палкой, он направился к двойным дверям, открыл их, и Ивейн прошла впереди него в столовую, пышное убранство которой еще больше усилило охватившую ее робость. Длинный стол был уставлен канделябрами и хрусталем, и спинки стульев, выстроившихся по двум его сторонам, украшали позолоченные короны. Слуга отодвинул одно кресло, и Ивейн села в него. Огоньки свечей отразились в широко раскрытых глазах девушки, когда она посмотрела через стол на хозяина дома. Корона теперь находилась прямо над огненной головой Ивейн, а на лице были ясно написаны все ее чувства — растерянность, страх, изумление.

— Надо вам подыскать для себя более подходящую одежду. — Твердые губы слегка улыбнулись. — И позаботиться о том, чтобы в ней не было ничего малинового.

— Но… — Она глубоко вздохнула. — Я ведь здесь ненадолго.

— Вы так полагаете? — Маркиз наклонил голову, когда к нему с бутылкой в руке подошел Луис. — Сегодня у меня появились кое-какие новости, которые могут продлить ваше пребывание здесь… в качестве гостьи.

— Новости о миссис Санделл? — От ушей Ивейн не укрылась небольшая заминка перед последним словом, но она была слишком озабочена судьбой женщины, которая прежде бывала так несправедлива к ней. — Хорошие новости, сеньор?

Длинные пальцы постукивали по ножке бокала, пока Луис наливал в него вино.

— В комиссариате удалось выяснить, что миссис Санделл была в числе пассажиров, которых вытащили из воды и отправили кораблем в Танжер, а оттуда, как я понял, она самолетом вернулась назад, в Англию, в полной уверенности, что ее молодая компаньонка погибла. Она могла бы легко убедиться в своей ошибке, если бы связалась с нашим местным комиссариатом, но, судя по всему, она не удосужилась этого сделать. Ей удалось спастись самой, и больше ее ничто не волновало.

Каждое слово было четким и холодным, как изморозь на стекле. Все оказалось так банально… ее бросили на произвол судьбы, на милость этого человека.

Ивейн смотрела на дона Хуана, а пламя свечей гнулось и плясало перед ней, отражаясь в тусклом глянце серебра и розового дерева. Она пыталась понять выражение его глаз под тяжелыми веками, скрытых черными ресницами, и знала, что ей придется подчиниться любому его решению.

— Salud! — Он поднял свой бокал в ее честь. — Вы больше не служанка избалованной эгоистки.

Вино было прохладным и вкусным, и хотя Ивейн отделяли от дона Хуана длинный стол и ряд сияющих светом канделябров, ей показалось, что с этого мгновения она в его властных руках.

После ужина он сказал Ивейн:

— У нас есть маленький зал, который сейчас редко используется, но мне хочется, чтобы вы на него взглянули.

Высокая фигура дона Хуана отбрасывала длинную тень, его трость из черного дерева стучала по плиткам пола, пока он, прихрамывая, шел через зал к двери, которую охраняли рыцарские сарацинские доспехи, овальная дверь была встроена в толстую стену так же глубоко, как дверь его собственных покоев. Он вытащил из кармана связку ключей и наклонился к замку.

— Мы называем ее «cuarto dorado», «золотая комната», — сказал маркиз, и, когда он включил свет, Ивейн показалось, что перед ней распахнулся ларец с драгоценностями. — Прошу входить.

Словно в каком-то очарованном полузабытьи она послушно вошла и изумленно оглядела портьеры цвета старого золота, которые закрывали высокие окна, свешиваясь с позолоченных корон под потолком до старинных ковров на полу, изысканную мебель, золотые вазы с розами, чудесные старинные фрески…

Это была великолепная комната. Ивейн, позабыв о смуглом человеке, в присутствии которого так робела, хотела потрогать все эти необыкновенные вещи — мавританскую каску, вышитую шаль, наброшенную на кремовое с золотом пианино, на котором давно уже никто не играл. На его закрытой крышке лежала темно-красная роза, во всем здесь ощущался налет какой-то печальной романтики, и еще — явно чувствовалось незримое женское присутствие. Когда, кто играл на этом пианино? Кто любил темно-красные розы и нежную музыку?

Ивейн повернулась к дону Хуану, и вдруг взгляд ее упал на портрет и пару кастаньет, висевших возле него на шелковом шнурке. Девушка внимательно всмотрелась в волосы цвета воронова крыла, рубиново-красное платье, нежное лицо и огненные черные глаза. Женщина на портрете стояла в величавой позе, тонкая левая рука спрятана за спину, в другой она держала кастаньеты, а гвоздики в волосах были такими же живыми и яркими, как ее глаза.

— Это Розалита. — Подошедший дон Хуан встал за спиной Ивейн. Несмотря на то, что он слегка ссутулился, опираясь на трость, девушка едва доставала ему до плеча. — Цыганская танцовщица, на которой женился мой отец.

Ивейн удивленно обернулась, у нее перехватило дыхание, когда она так близко взглянула в темные глаза, сумрачно блестевшие под тяжелыми веками.

— Да, сеньорита, моя мать была цыганкой, и семья отца так и не простила ему этого брака. Он привез ее сюда и устроил для нее эту золотую комнату, в которой она проводила почти все время, пока носила дитя. Она играла здесь на пианино — она очень любила фламенко. Она вся была веселость, музыка, движение — стихийная, как цветок, который вял в том холоде, каким мучили ее родственники отца. — Взгляд дона Хуана на минуту замер на портрете матери-цыганки. — Я помню, — негромко продолжил он, — как она согревала эти кастаньеты в своих густых волосах. Волосах цвета южной ночи.

Он протянул руку и снял кастаньеты со стены. Полый звон зазвучал в комнате надломленным криком. Молча дон Хуан повесил их на место, а потом сказал, что кофе и коньяк им принесут сюда, и взялся за разноцветный шнур, чтобы позвать слугу. Ивейн тайком следила за ним сквозь ресницы и думала о том, что у него материнские темные глаза и что-то в фигуре неуловимое, словно намек на неистовый, бешеный, но сдерживаемый темперамент — пламя под налетом инея.

— Вы играете? — Он показал рукой на фортепиано.

— О, в обязанности служанки не входят такие изыски, сеньор. — Ивейн говорила и держалась скромно. Она села в обитое шелком кресло и сложила руки на коленях. Ей хотелось послушать еще что-нибудь о его матери. Спросить у него? «Нет», — решила она, пока дон Хуан стоял перед ней, опираясь на палку, и наверняка сравнивал ее сейчас мысленно со смуглыми девушками своей страны.

— Сколько лет вы проработали у этой женщины? — спросил маркиз.

— Я служу у нее с пятнадцати лет, сеньор, с того дня, как мой отец погиб от удара копытом лошади.

Темные глаза вспыхнули огнем.

— Вот как! Он что же, ездил верхом?

— В Санделл-Холл собрались гости на охоту, он помогал в конюшне. — Ивейн сцепила пальцы, вспомнив боль, которую перенесла. — Он прилаживал стремена, когда… когда это случилось. Он очень любил животных… С ними и умер.

— А ваша мать?