нашего первого свидания. Бар только-только стал моим. Мрачный мужчина с темными волосами, небрежно одетый, с рюкзаком за спиной появился в нем поздним вечером, перед самым закрытием. Мне он показался красивым, загадочным. Он предложил угостить меня выпивкой в моем собственном заведении. Рассказал о своей тяге к приключениям. Его терзала неутолимая жажда открытий и знакомств, и он отказывался подвергать себя риску их проспать. Он был ожесточенным. Разочаровавшимся. Несчастным. “Опасным”, уточнил он. Мы разговаривали, борясь с подхватившим нас обоих грубым, исступленным желанием, и мне было невыносимо дожидаться, когда я стану принадлежать ему. Немного погодя мы обнаружили, что оба одержимы страстью к “Илиаде” и “Одиссее”, и это открытие одолело наши слабые попытки сопротивления. Он вытащил из рюкзака зачитанный томик. И я угодила в ловушку любви с первого взгляда. Он тоже. Он счел нашу встречу знамением богов, этапом его паломничества к узнаванию, его сражения с тоской. “Эрин, а вдруг ты и есть мое приключение?” – прошептал он мне на ухо, перед тем как довести до оргазма. Я была наивной и нашла в этой фразе романтику.

Зачем мне это имя сегодня? В нем не осталось смысла. Такая простая мысль, совершенно невероятная еще совсем недавно, вдруг пришла мне в голову, перехватив дыхание. Не мешкая, я вошла в “Одиссею”, мне надо было удостовериться в своей готовности. Неужели я сумею отказаться от прошлого? Неужели начну по-настоящему двигаться вперед, без угрызений совести и сожалений? Без желания оглядываться назад. Без горечи. Глубокий сон, такой, как бывал давным-давно, изменил мое ведение будущего. Оно открылось передо мной, и все еще было впереди. Неужто я шагну в новую жизнь – в сорок три года, с тремя детьми, которых я воспитываю в одиночку? Мне оставалось лишь переступить последнюю черту.

Я расхаживала по “Одиссее”, зажигая каждый светильник. Загоревшись, они все вместе создавали приглушенное, теплое, обволакивающее освещение бара. Я прогуливалась внутри своего второго дома, и жизнь возвращалась ко мне. Я зашла за стойку и погладила ее потертое дерево, лишившееся за долгие годы своего лака, покрытое патиной от времени, касания локтей, ладоней, стаканов. Я обернулась к огромным книжным полкам, где старые книги соседствовали с бутылками рома и виски. Некоторые бутылки были настолько старыми, что их уже никогда не откроют, но при этом оставались красивыми и рассказывали разные истории. А еще там были вещи, забытые и не востребованные клиентами: зажигалки zippo, записные книжки, связки ключей, почтовые открытки, мастер-ключи от почтовых ящиков, солнечные очки. Я включила музыку – по утрам мне нравилось, чтобы меня сопровождал ирландский фолк, чьи нежные мелодии не вырывали грубо из сна. Я рассматривала висящие на стенах фотографии – свидетелей истории этого места, и моей истории тоже, и истории моих детей. Если я затею ремонт, сохраню ли я их все? Прямо все-все? Оставлю ли те, на которых есть он! Надо ли его вычеркнуть? Отречься от него! Некоторые снимки так и будут висеть на своих местах. Не пора ли мне примириться с ним! Я прошла в глубину зала и приблизилась к камину, единственной защите от влажности, оккупировавшей помещение зимой. Какие бы перемены я ни затеяла, камин останется сердцем этого места. Я разожгла большой огонь, и, как только он разгорелся, пришла Дус и улеглась перед ним, вытянув свои мощные лапы. Я погладила ее по голове.

– Ну что, красавица, какое у тебя мнение? Ввяжемся?

– Ты теперь разговариваешь со своей собакой?

Я рассмеялась. Брат разоблачил меня, и это меня откровенно позабавило. Когда-нибудь это должно было случиться. Даже удивительно, что не раньше. Когда Эрван был на удаленке, он каждое утро приходил в “Одиссею” выпить кофе и поработать. Он знал, что здесь довольно тихо, потому что старые морские волки, включая моего отца, составлявшие большинство утренних посетителей, – публика не шумная, они главным образом читают свои газеты. Эрван уже устроился у стойки. Я присоединилась к нему, приготовив три эспрессо для него и американо для себя. Первую чашку он выпил одним глотком. Потом поставил ее и пристально посмотрел на меня:

– У тебя все в порядке?

– Да, почему ты спрашиваешь?

Судя по выражению его лица, он был озадачен. Разве я имела право сердиться на Эрвана за то, что он сомневается в моем бесспорно хорошем настроении? Я слишком долго разыгрывала комедию, чтобы его успокоить, и он давно научился понимать меня с одного взгляда.

– Как скажешь…

Подхватив кофе, брат прошел к своему столику в глубине зала, рядом с камином и собакой, с которой он, между прочим, тоже разговаривал.

Это моя жизнь, и она прекрасна.

Я была убеждена, что мне никогда не удастся окончательно расслабиться. Поэтому я с головой погрузилась в блаженство свободы, освобождения. Он больше не преследовал меня. Я от него освободилась. Я была одна. Семнадцать лет он был рядом со мной, сопровождал меня неистово, страстно, ужасно. И вот поразившая меня молния любви с первого взгляда погасла. Он больше не будет управлять моей жизнью. И жизнью моих детей. Заодно, кстати, и своих. Нет, Улисс, Лу и Мило больше не его дети, они теперь только мои. Они стали моей жизнью, моим прошлым, настоящим и будущим. Они формировали себя, исходя из отсутствия отца и присутствия матери. Мне удавалось помогать им идти вперед, отодвинув его в сторону. Они были теми, кем были, без него. И я была самой собой без этого мужчины, который когда-то составлял весь мой мир.

Я вышла из-за стойки, подбежала к столику Эрвана и быстрым жестом захлопнула его ноутбук, наплевав на то, что он мог быть в Сети. Он выгнул бровь, демонстрируя недовольство и заодно любопытство.

– Эрин…

Я широко-широко улыбнулась:

– Эрван, с этим покончено. С “Одиссеей” покончено.

– Ты о чем?

– Я организую ремонт и изменю название. У этого места будет другое имя, не “Одиссея”.

Он откинулся на спинку стула, потер лоб, как будто пытаясь избавиться от головной боли. Ну, а я была в отличной форме. После стольких лет существования внутри отравленного сна я наконец-то проснулась.

– Эрин, что ты такое говоришь? Изменить название? Ты серьезно? Что бы ты там ни утверждала, еще до того, как ты придумала его с… ним, ты сама его выбрала, мне-то известна твоя страстная любовь к этой книге.

Вздох облегчения сорвался с моих губ:

– Со всем этим покончено, я поворачиваюсь спиной к тому, что было. “Одиссея” слишком полно воплощает нас двоих, наше сближение, нашу историю. Тех, кем мы были… Он не Улисс, и он