обрили, затем натёрли какой-то гадостью: смесью жира и дёгтя. Брадобрей приладил светлый парик с буклями и косичкой.

– Вот! Другое дело! – удовлетворённо произнёс Григорий. – Теперь вши будут не на голове, а в парике. А его над дымом подержишь – и все пассажиры разбегутся.

Он затянул мне на шее тугой воротник.

– Задушишь! – взмолился я.

– Извиняйте, – сказал он. – Вот, теперь вши на шею вылезать не будут. Я воротничок с отваром полыни постирал.

На Сен-Готард

Мы вступили в неприветливые горы. Дорога виляла, как змея, поднимаясь ввысь, и теряясь между вершинами. Сначала было очень жарко. Солнце палило нещадно. Но вскоре пахнуло холодом. А после стали попадаться ложбинки, где между камней лежал подтаявший снег.

Строй растянулся. Насколько хватало взгляда, сзади плелась серая колонна солдат. Ввиду узости дорог, шли по двое. Впереди карабкались егеря с лёгким вооружением и пионеры, проверяя путь. Суворов ехал вслед за разведчиками на сухой, но сильной лошади. Его вёл проводник из местных. Звали его Антонио Гамма. Когда армия прибыла в Таверно, Суворов остановился, в его доме. Что полководец, что хозяин были одного возраста, да и внешне схожи чем-то: сухие, жилистые. Суворов любил суровую походную жизнь, и старик Антонио был когда-то военным. Вдруг ни с того, ни с сего они сдружились. Антонио Гамма предложил свою помощь в качестве проводника. В последнее время он занимался торговлей. Исходил Швейцарию вдоль и поперёк. Доход имел хороший. Но пришли французы и конфисковали почти всё. Потом пришли австрийцы и отобрали последнее. Антонио с ужасом смотрел, как в Таверну входят русские войска. Теперь и эти начнут грабить. Но удивлению не было предела, когда русские за все стали платить. А сам главнокомандующий, поселившийся в его доме, оказался неприхотливым и простым в общении, в противовес чопорным французским и высокомерным австрийским генералам.

Вечерами, под тусклой лампадкой, они долго сидели вдвоём за чаем и беседовали. Пока Вейротер искал мулов по окрестным сёлам, а казаки собирали мешки для вьючных седел, полководец и швейцарец развёртывали карты, составленные австрийским штабом, и внимательно их изучали.

– Ой, не то, совсем не то, – недовольно качал седой головой Антонио. – Вот здесь, – указывал он, – скала, которую надо круто обходить. А у них тут прямая дорога нарисована. А вот здесь ущельице и ручей быстрый. Его бы выше пройти, вот по этому уступу.

Именно после этих размышлений за картой, Суворов решил отправить корпус Розенберга кружным путём из Беллинцоны вверх по берегу реки Тичино, в тыл французам. Остальная армия направилась прямой дорогой к перевалу Сен-Готард.

Вскоре дорога превратилась в узкую тропу, круто взбирающуюся вверх. Небо нависло над нами, словно поношенный дерюжный плащ. Полил дождь, слабый, но холодный. Порывы ветра сделались напористыми. На бивуаках пытались сушиться у костров. Но в горах, среди голых скал едва находили сырые кустарники или клочья старой травы. Такое топливо больше дымило, чем горело.

Я все время находился при Константине, среди его адъютантов и охраны из казаков. Великий князь терпел лишения, как и все. Не слышал от него ни одной жалобы. Единственная мысль меня угнетала: если возникнет угроза плена, я должен был его убить. Мысль казалась нелепой. Но мне приказали. Приказ должен быть выполнен. Я все думал, как мне его исполнить? Рубануть тесаком по шее или вонзить острие шпаги прямо в сердце? Представлял, как я это сделаю и тут же старался гнать прочь преступную мысль. Нет! Не смогу я убить Константина.

– Добров, объясните, почему вас моя сестра так сильно полюбила? – спросил он в один из вечеров, когда мы прятались от дождя в небольшом шатре, кашляя от дымящейся кучки сырого хвороста. Вопрос застал меня врасплох.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Я не умею понимать женщин.

– Вы знаете, что Елена Павловна на коленях молила отца, вас не наказывать ссылкой. Никогда раньше сестру такой не видел. Придворный лекарь Роджерсон даже опасался за её рассудок. Она проплакала целые сутки. Отец уже готов был подписать указ о вашем помиловании, но Аракчеев отговорил его. Тогда Елена пришла к нам с Александром и умоляла дать ей мужское платье и надёжного гвардейца. Ей взбрело в голову удрать из Петербурга и следовать за вами.

Мне стыдно было слушать эту историю. Тем более, что к Великой княжне я не испытывал никаких чувств.

– Весьма сожалею, – пожал я плечами. – Поверьте, я не давал вашей сестре никакого повода. Не знаю… Не понимаю… Но теперь-то все позади: она замужем.

– Да. Теперь Елена стала герцогиней Меленбург-Шверинской. Прекрасный супруг. Преданные слуги. Любящие подданные… Знаете, Добров, я ей завидую.

– Завидуете? – не понял я.

– Мне кажется, нет ничего лучшего, чем жить в маленьком чистом городке. Иметь большую семью. Делать конные прогулки по осеннему лесу. Кататься по озеру на лодке. Охотиться. Посещать ярмарки… И никакой политики… Никаких военных походов…

– Но вы же – Великий князь, – удивился я его странным фантазиям. – Ваша судьба Богом определена, как служителя государства Российского.

– Знаю, – тяжело вздохнул он. – Но я не создан для государственной деятельности. Все это для меня – чуждо. Мундир… Я, словно в чужом теле, понимаете?

– Возможно, я вас смогу понять, но позже, когда мы закончим поход.

– Да, конечно. Простите меня. Болтаю какую-то глупость. У меня есть коньяк. Предлагаю выпить по глотку, чтобы согреться, – сказал он и полез за флягой.

Мы поднимались с рассветом и шли вверх без остановок. Мне полагалась лошадь. Но дорога до того была трудная, что частенько приходилось слазить с седла и идти рядом, чтобы дать бедолаге отдохнуть. Рыжая, широкогрудая лошадка несла мой сундук, мешки с мукой и меня самого. Рядовой Григорий Таракан неотступно следовал за мной. Через одно плечо патронная сумка, через другой – мешок с сухарями и епанча в скатку. За спиной ранец из толстой кожи и жестяная фляжка-манерка. Свои тупоносые башмаки он подковал на носке и на пятке, заставив сапожника вместо деревянных гвоздей забить железные. Кожаные штиблеты пропитал салом, чтобы не промокали. Фузею он нёс не на плече, а впереди, повесив её на шею. Клал на цевье и приклад руки. Говорил, так легче идти.

За трое суток удалось пройти семьдесят пять вёрст. На третью ночь вошли в поселение Тавич. Далее дорога взлетала к горным кручам и пропадала в белой мгле облаков.

Разведчики доложили, что за Мотто Бартола начинаются французские позиции. Хорошо оборудованы. Пушки простреливают все подходы. Перевал охраняла бригада Гюдена. По долине верхней Рейсы залегли егеря бригады Луазона. Всего около девяти тысяч.

– Ты