Три маленькие точки появляются немедленно, затем приходит ответ: «Обожаю непонятные сообщения».

«Не делай вид, будто ты не знаешь, что Руни здесь, в шалаше, — пишу я. — Она сказала, что Уилла сказала ей приехать сюда. Значит, ТЫ сказал ей, что шалаш свободен. Это моё время в хижине. Чем ты думал, бл*дь?»

Его ответ: «Я думал, тут нет ничего страшного».

— Ничего страшного! — ору я, с топотом поднимаясь по крыльцу. Я открываю входную дверь, затем захлопываю её за собой.

Я не могу сказать ему о состоянии шалаша. Но я могу сказать ему, что присутствие Руни — это последнее, что мне нужно. «Ну, это не так. Она не может быть здесь».

«Почему нет?» — пишет он.

Я перебираю варианты, что сказать. Я не могу объяснить, насколько тут всё серьёзно, но Боже, надеюсь, он понимает, какой бардак это создаёт. Она повлияла на мою креативность, даже находясь в тысяче миль от меня. А теперь, когда я увидел её, ощутил её запах, прикоснулся к ней, каковы мои шансы написать картины, которые мне нужны? Я знаю, как работает мой мозг. Когда я возьму кисточку, я буду поглощён лишь одним, и это точно не абстрактное искусство.

Я расхаживаю туда-сюда по дому, и серьёзность ситуации затягивается как удавка на моей шее. У меня есть два месяца, чтобы провести и оплатить самые крупные ремонтные работы в шалаше. Команда Паркера и Беннета готова сделать работу. Нужны лишь деньги. Мне надо писать гениально и продавать быстро, или же смириться и жениться.

Иисусе.

Клянусь, фото дяди Якоба смотрит на меня и дразнит из коридора.

— С таким же успехом ты мог сказать мне взобраться на Эверест, — говорю я фотографии. — Чёрт, да там у меня были бы бОльшие шансы на успех!

Его серьёзное лицо смотрит на меня в ответ. Я упираюсь лбом в стену и несколько раз ударяюсь. Я схожу с ума.

Когда мой телефон пиликает сообщением от Райдера, я едва не выпрыгиваю из собственной шкуры.

«Уилла сказала, что Руни переживает непростое время, и ей нужно где-то остановиться на время, так что я сказал ей поехать туда. Ты вообще не живёшь в шалаше, Акс. Ты построил свой чёртов дом на участке. В чём проблема? Ты заразишься вшами, если несколько недель будешь делить с ней акр земли?»

О Боже. Недель? Она не может остаться тут на недели. Я не выдержу.

«Я не живу в шалаше, — печатаю я, — но у меня есть проекты, над которыми я работал».

«Поставь проекты на паузу, — отвечает он. — Или работай над ними и не лезь к ней. Будь большим мальчиком и поговори с ней сам».

Я не могу говорить с Руни, по крайней мере, вести длительный разговор и оставаться вразумительным. Я едва могу смотреть на неё и при этом нормально дышать. «Заставь Уиллу пригласить её пожить у вас», — печатаю я.

Мой телефон пиликает от следующего сообщения. «О нет, бл*дь. Мы живём в малюсеньком домике, и Уилла половину времени вообще отсутствует. Шалаш пустует, и абсолютно логично предложить его другу семьи. Если тебе приспичило быть мудаком, иди прячься в своём маленьком коттедже тролля и оставайся там, пока она не уедет».

И снова пиликает. «Между делом вытащи кол из своей задницы и привыкай к её присутствию, потому что она приглашена на День Благодарения, а это означает шарады после ужина с индейкой».

Чёрт. Воспоминание о поцелуе с Руни накатывает в полную силу — сладкая мягкость её губ на моих, румянец на её щеках, пока она смотрела на меня. Это не может повториться.

Моему брату-засранцу хватает наглости написать: «На сей раз брошу в корзинку задание "поцелуй взасос"».

«Отъе*ись», — печатаю я.

Его ответ приходит мгновенно. «Лол».

Я стону и убираю телефон в карман. Это ужасно. Райдер говорит, что Руни приехала, потому что переживает непростое время, и пусть я не знаю, что происходит, я вижу, что она сама не своя.

И вот это вывернуло меня на изнанку, заставило меня бросить её чемодан в багажник и подвезти её к дому. Я не думал. Я реагировал. Потому что после того, как я вытолкал её из шалаша, моё сердце как будто раскалывалось в груди.

Я смотрел на её профиль, пока она оглядывалась на дом. Её медовые волосы спадали на плечи, растрёпанные ветром и слегка покачивающиеся, будто ветерок не мог сдержаться и пропускал свои прохладные пальцы сквозь эти золотые завитки. И я знал, что что-то изменилось. Что-то не так. Её большие сине-зелёные глаза не искрили, а под ними пролегли тёмные мешки. Её обычно сияющая кожа была бледной, на щеках не было здорового розового румянца. Две глубокие ямочки, появлявшиеся при каждой её улыбке, вообще не были видны.

Она страдала. И я не хотел, чтобы она страдала. Я не хочу, чтобы она вообще испытывала боль.

Так что мне делать? Я не могу вышвырнуть её, если ей надо где-то остановиться. Но если я не отправлю её восвояси, то точно не напишу ни одной картины. Чёрт, да кого я обманываю? Даже если она уедет завтра первым делом с утра, стычка с ней сегодня пошлёт меня в крутое пике. Мне надо посмотреть в лицо фактам:

Я сейчас не в том состоянии, чтобы писать.

Если я не могу писать, я не могу продавать картины.

И поскольку я не могу продавать картины, я не могу зарабатывать деньги.

Без денег шалашу конец. Мои родители узнают. Они абсолютно точно запретят вкладывать необходимые финансы для приведения этого места в порядок, а значит, останется одно: продажа. И тогда это место будет потеряно для нас.

Если только я не стисну зубы и не приму предложение Беннета, позволю ему и Паркеру найти кого-нибудь, кто вступит в гражданский брак чисто ради денег, безо всяких других ожиданий, исключительно деловой брак. Это маловероятно, но это единственное решение.

Чтобы не успеть отговорить себя, я достаю телефон и набираю Беннета. Он отвечает с третьего гудка.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

Справедливый вопрос. Я никогда не звоню.

— Когда ты сказал, что поможешь мне найти кого-нибудь, чтобы я получил наследство, ты говорил серьёзно?

Пауза.

— Конечно, Акс.

Я медленно вдыхаю, и облегчение расходится по моим лёгким.

— Я собираюсь принять твоё предложение.

— Думаю, ты принимаешь верное решение, — говорит он. — Это дохрена денег из-за сантехнической катастрофы.

Выйдя через раздвижные двери на заднюю террасу,