– Это кто там такой умный? – переметнулся взгляд Марии Петровны, маленькой, кругленькой, как колобок, но звонкой женщины. – Белая, ты? Что за карнавал? Сейчас же смыть! Ты в школу пришла или куда? Будь добра соответствовать!

– А я соответствую, – сказала Даша. – Самой себе.

– Так, – сдерживая гнев, но разъяренно раздувая ноздри, произнесла Мария Петровна, – здесь не место и не время для пререканий. Живо все трое вышли вон отсюда, и чтобы я вас через две минуты лицезрела в кабинете русского языка и литературы!

– У нас химия по расписанию, – вспомнила Павловская.

– Я вижу, Таня, – заметила Мария Петровна, – не слепая, что у вас химия. Марш в класс! – рявкнула так, что стекла задрожали.

– В какой? – рещил уточнить Коля Пиноккио.

– Коля, не тупи, пожалуйста.

– Выходи, Пиноккио, – толкнула Павловская одноклассника к дверям и шепотом добавила: – А то классуха пи-пи в трусы наделает.

– Понял, – кивнул Коля, и ребята выбежали из туалета.

Кабинет русского языка и литературы, куда отправила их Мария Петровна, был пуст. Классуха готовилась к своему уроку, второму по расписанию. Она могла бы с самого утра вообще не приходить. Однако, видимо, дома времени на проверку тетрадок с сочинениями подопечного класса не хватало. Павловская первая заметила тетрадки на столе, одну раскрытую.

– Заглянем? – предложила Даше и Пиноккио, направляясь к столу.

– Атас! – остановил ее Коля, услыхав приближающиеся к классу шаги учительницы.

– Быстро она, – произнесла Даша, садясь за первую парту от окна. С ней рядом села Павловская. Пиноккио занял парту позади.

– Это не она быстро, – проговорила Павловская, – а мы медленно.

Одноклассники дружно встали, когда Мария Петровна вошла в кабинет. Сели, когда учительница сесть разрешила.

– Что с лицом, Кот? – это она Коле Пиноккио. Кот – его фамилия. Щека у парня раздулась, но, скорее всего, от прокладки, всунутой в рот неумело. На щеке следа от Хвалеева кулака не останется, задетая губа будет некоторое время заживать, но там тоже почти не заметно.

– Упал, – поднялся Коля. – Споткнулся и упал, – добавил.

– Кого выгораживаешь, Коля? – не поверила Мария Петровна.

– Разве я упасть не могу? – задал Пиноккио вопрос учителю.

– Почему же, можешь, – согласилась Мария Петровна. – А о чей кулак споткнулся? – вдруг выстрелила словами в лоб. Коля аж растерялся.

– Чего вы его унижаете? – вступилась за юношу Даша с места. – Он, может, как рыцарь поступил? Или вы думаете, что хилые очкарики не способны на решительные действия? Потакаете разным Хвалеям… у которых… одна извилина в мозгу и та кривая.

– Белая, не надо нервничать, – осекла разволновавшуюся девочку, которой самой собственное волнение было непонятно, Мария Петровна. – С тобой то что? Посмотри на себя. На смерть похожа из фильмов ужасов. Как тебя родители из дома выпустили в таком виде?

– Привыкайте, – заявила Даша. – Теперь смерть будет приходить в школу каждый день, кроме выходных.

– Что ты несешь, Белая? – фальшиво улыбнулась Мария Петровна, ошибочно приняв ученицу за психически-нездоровую, возможно, временно. Нужно подождать хотя бы до завтра, а потом делать окончательные выводы. – Так, – решилась на какие-то меры, – мне надоел этот балаган. Вас кто-нибудь видел из педагогов? – спросила.

– Дядя Петя видел, – ответила Павловская.

– Ну, дядя Петя не в счет, – отмахнулась Мария Петровна. – Вот что, идите-ка вы по домам. Я вас отпускаю. Завтра, надеюсь, увидеть вас прежними и здоровыми.

Ребят как ветром сдуло. Когда такое было, чтобы Мария Петровна кого-то отпускала с уроков?! Они не медлили ни секунды. Вдруг передумает. К тому же из уроков по понедельникам – одно фуфло. Физра, химия, руслит, алгебра, физика, факультатив по физике.

Но что делать? Куда податься? Такая рань еще. К Павловской не сунешься: там бабушка – непрошибаемая «консерва». Она даже музыку, которая внучке нравится, не разрешает слушать, обзывает ее, то есть музыку, козлиным блеянием и какафонической вакханалией. А еще посрывала постеры с изображением Мэрлина Мэнсона, Ларса Ульриха и Цоя со стен над Таниной кроватью. Сказала, что рано ей на мужиков пялиться, да еще заграничных, да еще страшных таких. Вот повесила бы портреты Толкуновой, Анны Герман, Марины Капуро, Лещенко, Ротару. И песни в их исполнении бы слушала, а не белиберду, прости господи, вражескую. Для нее все иностранное и все иностранцы – враги. Особенно немцы. Ну, это понятно. Однако она отрицала и все остальные нации, кроме русской. По телевизору смотрела только российские сериалы и только российские новости. Белорусские новости на русском языке. Президента Беларуси поддерживала и голосовала за него всегда. Из-за президента этого она поссорилась с родной дочерью. Ну а та, выбрав путь революционера, сбагрила мамочке свою дочь и исчезла в неизвестном направлении. Может, ее и в живых давно нет, а может, живет где-нибудь в Америке. Так что Танина бабушка не обрадуется внучкиным гостям. Да и как бы ее удар не хватил при виде Даши. Отпадает.

Дашин папа дома, по-любому. И хоть он не помеха, Даша сказала, что к ней нельзя. Не хотела она домой идти.

Оставался Коля Пиноккио – единственный сын родителей-интеллигентов. Его мама работала заведующей детской библиотекой, а папа – ведущим фотокорреспондентом местной газеты. Естественно, дома их не было. А Коле все равно нужно домой. Без очков он видел, но слабо, и чувствовал себя не в своей тарелке. Все расплывалось и казалось ненастоящим. Он даже сам себе казался ненастоящим, глядя в зеркало.

– Ну чё, Николай, – взяла Павловская его за локоть, – пригласишь красивых и одиноких девушек на огонек?…

– Пойдемте, конечно, – обрадовался Пиноккио, заулыбался.

– Да выбрость ты уже эти свои тампоны! – посоветовала Даша. – Кровь уже давно остановилась.

Дом, в котором жил Коля Пиноккио, стоял на улице параллельно улице, на которой стоял дом, где жила Даша, только справа. Сначала шло почтовое отделение, потом небольшой базарчик, главным образом, технических товаров и автозапчастей, потом дом Коли, с поликлиникой на первом этаже, дальше – редакция газеты, парковая зона, за ней грибами частные дворы.

Колина семья занимала трехкомнатную квартиру на пятом этаже. Комната Коли отличалась простором и светом, множеством книг, DVD-дисков, огромной коллекцией игрушечных солдатиков за стеклом стенного шкафа. Большая широкая кровать стояла у окна.

– Тебе не много одному-то? – сразу бухнулась на кровать Павловская.

– Нормально, – отозвался Пиноккио.

– Трахадром прям, – продолжала восхищаться кроватью Таня. – Мне б такую, а то бабуля выделила старый диван, весь в вылезших пружинах. И матрас не помогает.

– А у тебя богатый опыт? – спросил Коля.

– Уж побогаче твоего, – мечтательно подняла Павловская глазки к небу, зевнула сладко и томно. – На такой кровати и спать сразу захотелось.