«Попу – куницу, дьякону – лисицу». Социальные категории русской меховой одежды

Активность восточной политики со стороны европейских держав и появление на политической сцене XVI столетия сильного Российского государства способствовали росту интереса иностранцев ко всему русскому, и среди прочего к меху, уже прочно ассоциировавшемуся с далекой холодной страной – Россией. Частью этого интереса стало появление моды на русский костюм. Так, в 1510 году в Вестминстерском дворце состоялся бал-маскарад, где короля Генриха VIII сопровождали два лорда, одетых по-русски: в длиннополые кафтаны, сапоги с загнутыми носами и шапки из «серого меха»[138]. Местные законы против роскоши запрещали ношение дорогой одежды, не регламентируя использование меха как ее элемента, что подстегнуло спрос на пушнину класса люкс[139]. Ввоз русской пушнины в это время осложнился исчезновением ценного пушного зверя. Рост спроса и одновременное сокращение ввоза привели к тому, что в Европе в первой половине XVI века она стала стоить баснословно дорого, в особенности черный соболь, чей мех стал отличительным признаком высшей знати[140].

Что касается самой России, то здесь мех продолжал оставаться частью домашнего быта и костюма людей разных социальных категорий. Традиционно высоко ценился соболь; чуть ниже – куница; лесная (благородная) куница ценилась выше «каменной». Сведения о бытовании одежды из меха горностая в XVI веке незначительны, так как его популяция сократилась. Широкое распространение получил мех бобра, черный, черно-карий, карий и рыжий, известный почти на всей территории страны; лучшим считался черный. Была любима лисица – черная, чернобурая, бурая, сиводушчатая, белая (вероятно, песец) и красная[141]. Черный лисий мех был весьма редким и оттого самым ценным.

Мех остальных промысловых зверей (прежде всего белки и зайца) был больше распространен в народной среде. Большую популярность здесь имела овчина, которая шла на массовое производство тулупов и шапок[142]. Шуба из бараньей овчины в это время была главным видом зимней русской одежды, разнясь лишь по покрою и отделке[143].

Меховые головные уборы занимали важное место в костюме того времени: русские носили их во всякое время года и не всегда снимали в помещении[144]. В простонародье соболья, кунья, лисья шапка заменялась овчинной или козьей; щедро украшенная, иногда такая шапка выглядела не хуже собольей, к тому же, как отмечал иностранный посол, ее «не портят ни дождь, ни солнце, ни моль, как соболей»[145]. Свои шапки русские люди очень ценили: головной убор был одним из самых ярких показателей и имущественного положения, и социального статуса его владельца.

В XVI веке оформление русского национального костюма получило отражение в известном бытовом руководстве того времени – Домострое. Считается, что он был создан в середине того столетия, и со временем добавлялся и дорабатывался, пользуясь популярностью вплоть до эпохи петровских преобразований. Одна из глав Домостроя рассказывает рачительному хозяину, «как всякое платье кроити и остатки и обрески беречи»: «в домовитом обиходе коли лучится какое платья кроити себе или жене или детем или людем, камчато или тафтяно или изуфрено, или кушачно или зенденинное или сукняное, или армячное или сермяжное или кожи какие краити или сагадак или на седло или ометюк или сумы или сапаги или шуба или кафтан или терлик или однорятка или картель или летник и каптур, или шапка или нагавицы, или какое платно ни буди, и сам государь или государыня смотрит и смечает остатки и обрески живут и те остатки и обрески ко всему пригожаютца в домовитом деле поплатить ветчаново товож портища или к новому прибавить или какое ни буди починить а остаток или обрезок как выручить а в торгу устанешь прибираючи в то лицо в три дораги купишь а иногды и не приберешь»[146].

Здесь же перечисляются основные виды меховой одежды: это шуба, кафтан и терлик[147]. Шуба и кафтан нам уже хорошо известны. Терлик XVI столетия представлял собой узкое одеяние длиной до лодыжки. В последний раз одежды такого типа мы видим на рындах, сопровождающих участников обручения Дмитрия Самозванца с Мариной Мнишек в 1606 году; затем внешний вид терлика меняется. Как и многие другие одежды этого времени, терлик попал в Московию с Востока, где этим словом обозначали халат, верхнюю одежду или одежду с короткими рукавами, открытую спереди[148].

Широкое распространение получает ферязь – верхняя домашняя одежда без пояса и воротника, обычно очень нарядная, длинная, распашная на пуговицах или завязках, с откидными рукавами, с меховой отделкой или подбитая мехом[149]. Такая одежда стоила довольно дорого, поскольку для пошива употребляли дорогие ткани, а на подкладку (испод) – ценные сорта меха[150].

Часто встречалась шуба-кошуля – овчинная, иногда заячья[151] крытая сукном (важно не путать ее с одноименным вариантом женской рубахи)[152]. Кошулю, трогательно называемую «кошулечкой», «кошуленькой», любили и носили много – и женщины и мужчины. Вспомним «шубоцьку-кошулецьку» богатыря Ильи Муромца, которую он, хмельной, «волоцит за един рукаф»[153].

Уже к концу XVI века распространение получил зипун – кафтаноподобная верхняя одежда; женский зипун был заметно длиннее мужского[154].

Специфической женской одеждой в это время была длинная до пят шубка, пользовавшаяся популярностью вплоть до петровских костюмных реформ первых лет XVIII столетия. Знатные русские женщины носили дорогую широкую и длинную, до земли, одежду, называемую опошень (опашень), украшенную большими золотыми пуговицами[155].

И мужчины и женщины носили епанчу – верхнюю плащевидную одежду на меху (ее не следует путать с епанечкой – укороченной женской безрукавкой, которая также может быть меховой)[156]. Уже в начале XVI столетия в документах упоминается широкая меховая накидка, бытовавшая только среди знатных мужчин, – ментеня[157].

Подытоживая разговор о меховой одежде XVI века, следует сказать, что в трактате дипломата и этнографа Михалона Литвина «О нравах татар, литовцев и москвитян» (1548–1551) говорится буквально следующее: «хотя одни только москвитяне богаты соболями и другими подобными зверями, однако, запросто дорогих соболей не носят. Но, посылая их в Литву, нежных изнеженным, получая за них золото…»[158]. Причина того, что русские повсеместно не носили собольи меха, заключалась вовсе не в скромности нации, как думал автор цитируемых строк. В любом традиционном обществе, каким являлась и Россия XVI века, костюм/костюмный комплекс был прежде всего коммуникативной системой, системой знаков, социальных, этнокультурных, половозрастных и тому подобных кодов[159]. Крестьянин не должен был носить соболей, а вельможа – заячий тулуп, поскольку это было нарушением социального порядка. «Попу – куницу, дьякону – лисицу, пономарю-горюну – серого зайку, а просвирне-хлопуше – заячьи уши», – четко разграничивала нормативы потребления русская пословица[160]. Потребление меха, да и потребление в целом было жестко нормировано имущественным и – еще более – социальным статусом.

Золотная шуба: социальное и сакральное

Благодаря сохранившимся источникам мы можем с определенной долей уверенности сказать, как выглядела самая презентабельная меховая одежда XVI столетия – шуба. Шилась она мехом внутрь, а сверху покрывалась дорогой материей – сукном, камкой, атласом, бархатом или парчой (за исключением нагольных непокрытых шуб – по сути, кожухов). Мы знаем два типа шуб этого времени: во-первых, русские, длинные, до пят, с сильным расширением книзу, с длинными-предлинными рукавами: руки продевали в разрезы на уровне локтя. Часто такая шуба имела еще и боковые разрезы по подолу, что, помимо удобства при ходьбе, давало возможность продемонстрировать нарядную обувь. Второй вариант – турская (турецкая) шуба – отличался «восточным» запáхом и относительно короткими, но широкими рукавами.

На портрете царя Василия III у Герберштейна (гравюра венецианского издания «Записок» 1550 года, гравюра базельского издания 1556 года, венского издания 1557 года и других) мы видим сидящего на троне московского самодержца, в платье, богато отделанном мехом, и в отороченной мехом шапке[161]. Показательно, что русский царь не украшается ничем, кроме меха, – у него нет даже перстней на пальцах. Мы не знаем, насколько схож с оригиналом этот портрет, но ясно одно – он передает самую суть восприятия образа повелителя России – страны, где нет ни своего золота,