Развитие московской идеологии способствовало распространению представлений о самодержце как о заботливом хозяине своей вотчины – всего государства[163]. Венчание на царство молодого Ивана Васильевича в 1547 году ясно выразило эти отношения власти и общества, основанные на патернализме и традиции.

Не случайно к этому времени богатая соболья шуба, в самом дорогом своем варианте покрытая золотной парчой, приобрела важную функцию социально-иерархического дара. Посмотрим, кому и при каких условиях раздавались столь ценные подарки.

Первое упоминание о золотной шубе, фигурирующей в качестве дара, относится к 1503 году. Это духовная грамота князя И. Б. Рузского, где он распоряжается своим имуществом следующим образом: «Да чтобы государь мои, князь велики, пожаловал, давал на церкви по матери нашей и по мне, в Кириллов манастырь десять рублев да шуба камка лазорева золотом на соболех; в Мартемьянов десять рублев да кожух бархат на соболех, шит золотом да серебром; на Каменое десять рублов на кохуж на черевех на белиных, бархат червьчат…; к Троици в Сергиев тритцать рублев да шуба на соболех, бархат зелен, на Сторожи к Пречистой шуба соболья гола поношена; в Пахнутьев манастырь 10 рублов да кохуж камчат на черевех на лисьих; в Колязин монастырь кожух»[164].

Со временем такие упоминания встречаются все чаще. Так, вкладная книга Троице-Сергиева монастыря содержит тринадцать записей о дарах (собственно, вкладах, то есть своеобразных пожертвованиях) золотных шуб в обитель; их можно разделить на три группы: это шубы, покрытые золотным бархатом, золотным атласом и золотной камкой. Пять шуб из золотного бархата: «шуба горностальная (горностаевая. – Б. Ш., Д. Л.) под бархатом на золоте» (1533), «шуба белья под золотным зеленым бархатом» (1551), «шуба горностальная под зеленым бархатом на золоте, на ней 7 пугвиц серебряных» (1557), «шуба бельи черевья под бархатом червчатым золотным, а на ней 9 пугвиц серебряных позолочены» (1557), «шуба соболья под бархатом золотным» (1581)[165]. Четыре шубы из золотной камки: «шуба черева бельи под камкой вишневой з золотом» (1537), «шуба белья под золотной камкой, у ней 11 пугвиц серебряных» (1544), «шуба белья под золотой камкой» (1545), «шуба соболья под золотной камкой» (1594)[166]. И три из золотного атласа: «шуба горностайна под золотным отласом, а у ней 13 пугвиц» (1538), «шуба черева бельи под золотным отласом, а у ней пугвицы серебряные» (1545), «шуба отлас золотной червчат на соболях» (1581–1582)[167].

В некоторых случаях мы можем установить причины дарения. Шубы из царской казны даровались, прежде всего, за военные подвиги. Так Борис Годунов получил русскую шубу с плеча царя Федора Иоанновича «за прогнание крымских татар» (1591)[168]. Шубы служили авансом перед началом царской службы. Так получил свою соболью шубу, покрытую узорчатым (травчатым) золотным бархатом, английский доктор Стендиш, прибывший в Москву для лечения семьи Ивана Грозного (1557)[169]. Несколькими шубами был пожалован ливонский дворянин Иоганн Таубе после поступления на русскую службу (1563)[170]. Золотую шубу, как мы помним, получил от Василия III дипломат Сигизмунд Герберштейн. Шубы раздавались в ознаменование событий, важных для государства в целом и для царя лично; случалось, что обе причины объединялись. Так, Иван Грозный одаривал царедворцев «государевыми шубами… без числа» по случаю рождения первенца и наследника осенью 1552 года[171].

Именно в золотной шубе удачно совместились две исторически сложившиеся формы дарения – золотом и одеждой. Шуба, покрытая золотной материей, была особым, статусным и желанным даром. Она наилучшим образом отвечала требованиям официального церемониала дарения, поскольку красота крупного рисунка золотной ткани и ее плотность хорошо сочетались с монументальностью формы, лишенной мелких деталей. Доминирование в ткани верха шубы не цвета, а золота также «вызывало определенные смысловые ассоциации, поскольку с древнейших времен золото являлось опосредованным символом царственной власти, знаком богатства и могущества»[172].

Очевидно, что золотная шуба как предмет дарения имела некий особый смысл. Золото, повторим еще раз, с древности ассоциировалось с сакральной стороной власти, а ее вещественным выражением служили златотканые одежды властителя. В древних религиях золотой цвет был символом солярных божеств, дарующих людям свет и жизненную силу[173].

Значение золотной царской шубы как особого дара связано с довольно архаичными представлениями о даре вообще: модели архаики вполне способны к жизни и в развитых культурах. С древности дар воспринимался как символ материального блага, связанный со стремлением дать другому что-то имеющееся в избытке. Так сильные мира сего передавали часть жизненной силы, делясь не только материальным благом, но и успехом и удачей, не без помощи которых это благо было получено[174]. Особое значение в системе даров имел правитель, который, в свою очередь, был тесно связан с идеей общего жизнеобеспечения: от его удачи и везения зависела жизнь подданных. Хороший правитель не только обеспечивал материальное благополучие своего народа с помощью незаурядных организаторских способностей, но, что считалось не менее важным, с помощью особой счастливой судьбы[175].

Эти идеи нашли отражение в русских традиционных представлениях[176], где правитель воспринимался как особая мистическая фигура в пространстве понятия о Доле – везении и счастье, которые даются не каждому, но ими, безусловно, должен обладать и обладает истинный (идеальный) правитель. Простой человек имеет возможность приобщиться к Доле счастливого обладателя везения и удачи, в особенности же – царя. Поэтому с архаичных времен любой властитель был не просто носителем счастливой Доли, но и ее дарителем (по сути, подателем блага)[177].

Здесь можно вспомнить свидетельство иностранного путешественника Якова Рейтенфельса о том, что каждый русский мечтает о встрече с царем и считает это большой удачей, хвастая, «что видел ясные очи царевы», более того, «народ зовет знатных людей свет-государями, т. е. блеском от царя»[178]. В этом следует видеть не просто уважение к фигуре монарха, но нечто, связанное с верой в особую судьбу царя, в его счастливую Долю, к которой – на непродолжительное время – приобщается каждый его посетивший, а его близкие пользуются отсветом царского жизненного благополучия постоянно[179].

Итак, царский подарок – это особый Дар, с помощью которого монарх делился частью своей счастливой Доли с подданными. Не случайно именно золотная шуба, соединяющая в себе две абсолютные для человека XVI века ценности – мех и золото[180], – стала одним из главных элементов царского Дара: в традиционных представлениях мех всегда был связан с идеей достатка, с накоплением материальных благ и продолжением своего счастливого рода.

Вне социальных границ

Вторая половина XVI столетия стала для России временем тяжелых испытаний и потрясений. Экономическая ситуация ухудшилась с началом политического кризиса и затянувшимися войнами с европейскими странами, в которые Россия втянулась в 1558 году. Иван Грозный, реагируя на острейший системный кризис, начал искать врагов внутри страны. С 1565 года политика террора и репрессий княжеско-боярской оппозиции получила свое воплощение в новой системе мер – опричнине. Страна оказалась разделенной на две части: земщину, где формально правили бояре, и опричнину, подчинявшуюся лично царю: среди причин этого решения отчетливо проступает стремление взять под личный контроль огромные территориальные ресурсы и торговые пути, в том числе и пушной промысел и торговлю, что обеспечивало весомые экономические преимущества[181].

В силу особого понимания Иваном Грозным своей царской Доли как исключительной миссии судии, наказывающего зло в последние дни перед Страшным судом («яз же убо верую, о всех своих согрешениих вольных и невольных суд прияти ми, яко рабу, и не токмо о своих, но и о подовластных дати ми ответ, аще что моим несмотрением погрешится»[182]), борьба с действительными и мнимыми врагами государства обернулась массовыми казнями и расправами.

Отдельные казни Страшного суда Ивана Грозного тесно связаны с животными: зверями, птицами, рыбами и змеями[183]. Особенный интерес для нас представляют те, что связаны с тем или иным, прагматическим или сакральным, использованием меха.

Так, Иван Грозный приказал однажды