Я хочу подчеркнуть самую главную черту Макса — он был постоянно активен и всегда с определенной целью. Если вы видели его идущим или едущим на велосипеде, то он либо куда-то ехал, либо откуда-то возвращался. В то долгое жаркое лето, когда для меня главным событием дня было забрать кафедральную почту, Макс жил по какой-то своей внутренней схеме. Конечно, так живут все ученые, иначе мы просто не смогли бы выполнять свою работу. В конце концов, никто не говорит нам: «Вы должны написать статью о Джойсе» или «Ну а теперь самое время пойти в библиотеку!». Никто, за исключением внутреннего голоса, коварно не намекает, что мы расслабились, или не советует отчетливо сделать еще один шаг по дороге. Мы же все идем, как по канату, по невидимой линии, и кто-то быстрее других теряет ориентир. Но кажется, я начинаю безнадежно увязать в метафорах. Вернусь к главному пункту: всеми учеными движет одновременно эгоизм и отчаяние. Но Макс выбивался из всех рамок. Он превосходил своей целеустремленностью даже моих нью-йоркских знакомых, а этот город — земля обетованная для чересчур активных.

Я думал обо всем этом в середине августа, когда кафедральная канцелярия перестала напоминать комнату с привидениями. За день там бывал от силы один посетитель, теперь она превратилась в бурлящее деятельностью учреждение с разрывающимся от звонков телефоном, трубку которого миссис Пост брала одной рукой, другой в это время печатала на компьютере. Миссис Пост респектабельная дама, ей за пятьдесят, и раньше она работала в армии; иногда она громко ругает себя за то, что оставила службу. Думаю, что одна из причин, почему она скучает, заключалась в передаче приказов по команде, но единственное, что мы можем ей предложить, — это подрабатывающего студента для печати фотокопий и отсылки корреспонденции. Образчик нынешнего года называется Трейвис Петерсон, парень со всклокоченными светлыми волосами в неизменной помятой футболке оливкового цвета, которую он, кажется, вообще никогда не снимает. У него покатые плечи и покатый лоб. Трейвис вполне может отпечатать вашу рукопись так, что вы получите в результате чистый лист, или положить отправленное вам письмо в соседний почтовый ящик. Любимое его занятие — подслушивать кафедральные сплетни и путаться у всех под ногами. Мы пытались избавиться от него, но, как оказалось, Трейвис останется с нами и на следующий семестр.

Вскоре я начал обнаруживать в почтовом ящике приглашения на заседания различных комитетов и всякую прочую высокопарную административную чушь. Дома, сидя за компьютером, я заканчивал наброски планов трех курсов, которые мне предстояло вести: один выпускной курс по британскому модернизму и два курса введения в литературу (двести часов английской литературы, обязательных для всех студентов-гуманитариев). Сорок впечатлительных умов, размышляющих о Шекспире, пока преподаватель разливает перед ними волны своего красноречия. Семинар по модернизму был одновременно и легче и труднее; на занятиях будут пятнадцать студентов, но подход к материалу куда более серьезный.

Как преподаватель младших курсов на кафедре истории, Макс будет вынужден столкнуться с теми же проблемами, но с другим боссом. И это очень жаль, так как нашей кафедрой заведовал сообразительный и не лишенный чувства юмора парень из Нью-Джерси по имени Эд Шемли. Этот бывший газетчик, который шесть лет отработал в «Майами геральд», прежде чем погрузиться в науку, носил ярко-красный галстук на все факультетские мероприятия, подчеркивая этим их вопиющую комедийность; к тому же он обладал здоровым отвращением к истеблишменту. Некоторые ветераны факультета, вся эта довоенная и допотопная орда, были раздражены тем, что во главе кафедры находится янки, но это спасало нас от того, что Мэриэн называла деревенской светскостью.

Глава кафедры истории, к несчастью, не носил ничего, кроме белого костюма и узкого галстука. Генри Клей Споффорд Третий, специалист по истории и религии Юга, был из тех начальников, которые, если им это позволят, запрягут в телегу белого коня. Он говорил, как мне казалось, с нарочитым южным акцентом, хотя точно этого утверждать я не могу. Его жена Эмма ценила сплетни выше золота; она их собирала и распространяла в группе, куда входила и Сьюзен, — Оксфордская женская группа содействия. Я всячески пытался уговорить Сьюзен перейти в какую-нибудь другую организацию. В тот момент ее заставили читать книги заключенным. В ответ она, пытаясь внушить мне чувство вины, сказала, что эта деятельность заменяет ей отсутствующих детей. Мой обычный ответ в таких случаях был неизменным: «Не сейчас».

Что касается того, каким образом Макс сумел получить место преподавателя, то сначала я предположил, что ему просто повезло. Начиная с семидесятых рынок труда для гуманитариев стал таким узким, что его просто не с чем стало сравнить. Чтобы вы имели представление о шансах, могу сослаться на собственный пример: спустя год после того, как меня приняли на работу, Шемли как-то обронил, сколько претендентов было на мою должность, — двести. И это в «Оле Мисс», которая хоть и неплохой университет, но все же не идет ни в какое сравнение с Йельским или Стэнфордским. Сотрудники факультета, годами не имевшие дела с комитетами по найму, просто не представляют себе, что за кошмар там происходит. Например, Стенли Пирсон во время нашего званого ужина задал Максу неизбежный вопрос: «Почему вы выбрали „Оле Мисс“?» Я думал, что Стенли лучше разбирается в ситуации. Только позже я понял, что это был очень коварный вопрос.

Макс ответил не моргнув глазом: «Потому что здесь я смог получить работу». Это может показаться скромностью, но в действительности это был умный уход от прямого ответа. Специальностью Макса была новая история Британии, по странному совпадению это в точности соответствовало тому, чем я занимался в литературе. Но в его публикациях этой темы не было вовсе; диапазон работ Макса простирался от политики Октавиана Августа до демократии Джексона. Это было странно не потому, что в наши дни все придерживаются узкой специализации, но и потому, что студенты-выпускники вообще очень редко публикуются. Он писал и художественную прозу, — во всяком случае, однажды он сам сказал мне об этом, но больше к этой теме не возвращался. Что касается работы, то он либо сухо излагал факты — когда я как-то спросил его об этом, он просто показал мне свою профессиональную биографию, — либо занимался самоуничижением — он отмахивался от своих публикаций, как от чего-то слишком несущественного. Действительно, ему стоило быть более сосредоточенным; за последнее время у него было несколько неудач. Я не мог понять, была ли это ложная скромность или истинная правда. Даже просмотрел пару его работ, и они показались мне стоящими, но я пожалел о том, что у меня нет знакомых на историческом факультете Колумбийского университета. Сами понимаете, как это бывает: если вы заинтересовались человеком, то хочется знать не только каков он теперь, но и каким был раньше.

В дни регистрации мы время от времени сталкивались в коридорах. Каждый раз я снабжал его разными сведениями об университете, например о том, как заказать учебники для группы (он уже заказал их в большом и отвратительном университетском магазине, но в следующий раз я посоветовал ему воспользоваться услугами превосходного книжного магазина в городе). Я собирался сказать ему, чтобы он посетил бар «Тед и Ларри», если хочет познакомиться с женщиной, но потом вспомнил, что у него уже есть Мэриэн, и спросил как бы между прочим, как идут дела.