Я видел множество шевелящихся губ. Миссисипи не завидный образец всеобщей грамотности, и, хотя все студенты, с которыми я до сих пор сталкивался, умели читать, литература была для них очень трудным предметом. Потом мы поговорили о рассказе, неожиданный конец которого делал его интересным, а феминистский налет оказался ниспровергающим основы для большинства аудитории. Так как в первый день я еще не мог связывать имена с лицами, то спрашивал студентов, просто указывая на них рукой. Под конец занятия я потревожил широкоплечего здоровенного парня, которого наверняка не вызывали к доске уже много лет. Зато я запомнил его имя: Том Феллон. Том выглядел отчасти испуганным, отчасти польщенным, и я решил не оставлять попыток.

Один вывод, к которому я пришел на Юге, заключается в том, что если анатомия и не определяет здесь судьбу человека на сто процентов, то все же играет очень важную роль. Я — и это очень печально — имею в виду, что если девушка привлекательна и умна, то высоко она не поднимется, а если я вижу очкастого коротышку, почесывающего свое дурно скроенное тело, то понимаю, что вижу кандидата в отличники.

Но больше всего мне жаль обыкновенных девушек: из небогатых семей, с жидкими, неухоженными волосами, впалыми щеками или толстушек, зады которых не умещаются на стульях. Если учесть, что жизнь в штате Миссисипи представляет собой сочетание соревнований по красоте и политической борьбы, то внешность здесь может значить для человека очень много. Я приметил в пятом ряду одну особенно полную девушку; полные розовые и упругие руки вызывающе торчали из коротких рукавов футболки. Она выглядела как одинокий остров, как вещь в себе и для себя, и, когда занятие окончилось, она надела пояс на свои тяжелые чресла, собрала книги и, не говоря никому ни слова, пошла к выходу. Казалось, ее плоть движется сама по себе, подчиняясь только своей собственной воле. Я стоял у двери, как радушный хозяин, провожая гостей. Когда девушка вышла на лестничную площадку, я увидел вынырнувшего откуда-то Макса, который не отрывал от толстушки взгляд. Я помахал ему:

— Ну? Как дела?

Сначала Макс меня не слышал. Он остановился, достал блокнот и принялся что-то записывать, поглядывая на девушку, которая плыла мимо него, как баржа. Я подождал, пока он перестанет писать, и повторил вопрос.

— Что? А, вы имеете в виду занятие. — Он пожал плечами. — Думаю, нормально. То есть они не швыряли в меня жеваными шариками и не клевали носом.

— Эффект новизны. Дайте им время.

— Я даю им нечто большее, чем просто время. Я даю им историю — с 1648 по 1945 год, если быть точным. — Он провел пальцами по переносице, словно поддерживая нос. За время разговора он повторил этот жест три или четыре раза. — Я должен их заинтересовать. Как бы то ни было, но я могу это делать.

Так как этот подход совпадает с моим, я одобрительно кивнул. Разговаривая, мы вышли на улицу и превратили университетскую болтовню в дискуссию на открытом воздухе.

— Это похоже на актерство, — заметил я.

— Точно так. — Он сделал театральный жест, делано взмахнув манжетой. — Но разница в том, что актеры играют одно и то же перед разной публикой, а нам приходится играть разные пьесы одной и той же публике.

Это было сказано так искренне, что едва ли он заранее подготовил фразу, но я не стал интересоваться, насколько она оригинальна. Вместо этого я решил ее запомнить, чтобы сегодня же ночью поразить ею Сьюзен. Было двадцать минут третьего, шел перерыв между занятиями, и студенты бродили вокруг, совершая некое подобие броуновского движения. Макс был просто очарован этим обилием тел, он буквально пожирал их глазами даже во время нашего разговора. Некоторые могли бы назвать его поведение грубым и бестактным, но он делал это с таким видом, какой бывает у ребенка, прижавшегося носом к витрине кондитерского магазина, — то, как он созерцал их, нисколько не раздражало. Это был человек, который… Который — кстати говоря — что? У которого пунктик на тела? Собственно говоря, что такого он в них нашел, что так пристально их рассматривает?

В это время появилась натянуто улыбавшаяся Мэриэн. Она была одета как преподаватель, что — на ее взгляд — означало носить синюю плиссированную юбку и белую блузку. Взгляд Макса переместился на это возникшее рядом тело, и он притворился, что разглядывает его с головы до ног. Он закончил тем, что присел на корточки, пощупал кожу туфель Мэриэн и одобрительно кивнул.

— Ну, прекратите. — Мэриэн топнула ногой, как испуганная кобылица.

Я заметил, что у нее сильные, налитые икры — белые, как алебастр, не стесненные чулками. Наверное, их касались руки Макса, когда она кричала: «Ша!»

Макс встал и галантно поклонился.

— Если сударыне и дальше угодно разбивать мужские сердца…

Эта тирада явно пришлась ей не по вкусу и к тому же вогнала ее в краску. В самом деле, теперь ее лицо напоминало помидор или еще что-то из семейства пасленовых. Макс, воспользовавшись этой временной слабостью, подхватил ее под полный, как у Юноны, локоть и повел к выходной двери. Кажется, она еще прибавила в весе, несмотря на все уверения Макса.

— Идемте, я провожу вас до аудитории. Можете представить меня студентам как своего анонимного воздыхателя.

Не могу сказать, какое было у Мэриэн выражение лица — я видел ее со спины, но на этот раз она не пыталась сопротивляться. Макс крепко держал вожжи, по крайней мере, об этом можно было судить по его голове, — жестами изображая: «Простите, мы продолжим этот разговор позже». Я тоже жестом выразил свое согласие (кивнул) и тупо смотрел, как они вместе вышли из Бишоп-Холла. Когда они дошли до двери, Макс не стал галантно пропускать даму вперед, напротив, он изо всех сил прижался к ней, чтобы придать им обоим нужную ширину, буквально вклинившись в бок Мэриэн, и так они протиснулись в проем одновременно. Студенты между тем незаметно рассосались, и, когда дверь за сладкой парочкой закрылась, я понял, что стою в холле один.

В первый месяц семестра я виделся с Максом достаточно часто, что означает, что я часто виделся и с Мэриэн, но надо сказать, что они не всегда выглядели парой, особенно когда бывали вместе. Женщины с сильным мировоззрением и сильными икрами редко любят, когда их пощипывают в разных местах, но Макс не отличался особым почтением ни к личностям, ни к политике. Кроме того, они постоянно спорили, спорили обо всем — от искусства истории (Макс обычно бывал прав) до истории искусств (здесь Макс обычно тоже оказывался прав, особенно когда дело касалось дат, и это бесконечно раздражало Мэриэн). Они ругались по поводу рыбных блюд и барбекю — двух священных предметов штата Миссисипи, а в последнее время начали препираться по поводу своих препирательств, что обычно говорит о вырождении отношений.

Кое-что я узнал от самого Макса, кое-что от Мэриэн через Сьюзен — моя жена почему-то стала поверенной в ее сердечных делах. Макс жутко раздражал Мэриэн, слышала Сьюзен, но зато он был чертовски сексуален. Но помимо этого он был просто маньяк, который мог своими ласками причинить боль. Короче, Макс был провокатор. Это было видно по его глазам, которые всегда были очень внимательны, иногда добры, но обычно взгляд его блуждал. В толпе он, как правило, рассматривал девушек.