Мужчина из туалета скользит рядом с Акселем Биомой и лижет его в ухо, смотрит на Тима зовущим взглядом.

– Пора двигаться дальше, бейби, – с этими словами он уводит Акселя с собой, и они исчезают, будто нырнули в танцующее человеческое море и утонули в нем.

Тим чувствует на своем плече чью-то руку и оборачивается.

Хуан Педро Салгадо улыбается ослепительно-белой улыбкой.

Они пожимают руки.

– Все хорошо? – спрашивает Салгадо, Тим кивает и показывает визитки.

– Ищу клиентов.

– К сожалению, у нас нет ничего нового о твоей дочери.

– Главное, не сдавайтесь, – говорит Тим.

– Никогда. А ты? Что-нибудь новенькое о ней?

Тим отрицательно качает головой.

– Ничего.

Салгадо кивает, уходя в сторону бара, а Тим кладет последние визитные карточки на стол, за которым пятеро богатых русских угощают десять эскортниц шампанским Cristal из трехлитровой бутылки. Они спрашивают, не хочет ли он подсесть к ним, ведь общество детектива так увлекательно, но у него нет сил даже вежливо отказаться. Он просто проходит мимо. На танцплощадке кучерявая брюнетка тащит мужчину, который целовал в щеки Салгадо, а в это же время перед ней начинает вытанцовывать другой мужчина, в красном кепи и с жестким взглядом.

Фотографов желтой прессы уже нет, туристы ушли и легли спать, или направились в такие места, где им рады. Чуть дальше у дорожки вдоль берега Тим видит пару пустых скамеек, идет туда, садится и смотрит на бухту, на военный корабль, который вдруг гасит все свои огни и погружается в темноту как в ожидании воздушного налета.

Пляжный клуб распадается в его воображении на кусочки.

Иногда он разговаривает с ней так, будто она стоит или сидит рядом.

– Ты была в таком месте, Эмма?

Он слышит свой собственный голос, хриплый от водки, морской соли в воздухе, от сырости моря и сухого тепла, которое струится с гор. Слова идиотские, но он все равно их произносит, ведь надо же что-то сказать тем, о ком мы тоскуем, тем, кто может быть жив или умер, тем, кто оставил нас в черном вакууме космоса, как погасивший огни корабль во враждебном море. «Что ты делала? Куда ты пропала?» Простые вопросы. Они не изменились за часы, дни и годы. Добавились только другие: «Почему? Почему мы, ты, я?» Вопросы бессмысленные, но они все равно возникают, водка выталкивает их из его сознания. Пара ночных купальщиков проходит мимо, спускается вниз на пляж. Они хихикают, смеются, раздеваясь догола и входя в осторожные волны.

Может быть, ты, Эмма, тоже спустилась к морю, чтобы протрезветь в воде, одна, потеряла ориентиры, поплыла не в ту сторону, а соленая масса воды наполнила твои легкие. Может быть, ты думала, что тебе это снится, что все это только сон и что ты скоро очнешься. Тем временем течение уносило твое тело в открытое море, где ты утонула. В тот вечер в Магалуфе было тепло, 29,8 градуса по Цельсию в 22:25, вода тоже была теплой, 26,2 градуса. Так что, если ты утонула, то ты хотя бы не мерзла. «Было тебе холодно, Эмма? Нет? Ты мерзнешь? Прости». Он часто попадает в эту ловушку, говорит о ней и думает о ней, как о мертвой, в прошедшем времени, как о той, кого больше нет. И тогда ему стыдно и хочется вернуть свои слова обратно.

Время вернуло слова, и самые главные несут в себе его боль. На глазах появляются слезы, нет, так не годится, «куда ты пошла?». Один из баров в Магалуфе, камера наблюдения ловит ее в момент перехода улицы. Ночью полно народа. Ноги у Эммы заплетаются. Другая камера захватила ее по пути в сторону гигантской автомобильной стоянки в нескольких километрах от бара. Она возникает у улицы Calle Galió, а потом исчезает. «Вернулась ли ты обратно, Эмма?» Пошла к морю, где сейчас кричат те двое, что занимаются сексом в воде, волны качают одного на другом.

Тим встает, возвращается на машине домой, включает кондиционер. Тот сначала урчит наподобие холодильника, потом начинает тихо бормотать, как ровный звук авиамотора в салоне самолета, где Эмма сидит у прохода и думает, какие все вокруг fucking douche[35]. Откуда взялась вся эта деревенщина? Они же только что закончили гимназию. Один даже дал Софии свой номер телефона, хотел встретиться, «ведь вы же тоже едете в Магалуф?».

Магалуф, Магалуф, Магалуф!

Пентюхи только что хором скандировали это слово.

Они могли быть из Эребру, Сундсваля, Евле или города Бурленге. Что за места такие. Она не может распознать диалекты, но говорят они явно по-деревенски.

Вдруг ее настрой меняется, она чувствует плечами синюю ткань сидений самолета, шероховатых, как кошачий язык, и в ней просыпается сочувствие к этим ребятам. Они такие же, как мы, никакой разницы нет. Они тоже хотят весело провести время. Побыть хоть немного happy[36]. Пить. Попробовать что-то новенькое. Почувствовать, как закружится голова. Потом она думает о том, произойдет ли «это», надо ли, чтобы «это» случилось, ведь «это» обычно и происходит в Магалуфе или в других подобных местах. Но если «это» с ней не произойдет, то ничего. Времени куча.

– Закажем что-нибудь? – спрашивает София со своего места у окна, поправляет свои прямые черные волосы так, чтобы скрыть прыщи на круглых щеках. Она часто забывает это делать, но если кто-то вдруг заметит ее угри, то она просто сходит с ума. Oh, my fucking god[37]. В какую суку она превращается. Totally out of character[38].

Ведь она добрая: Софию удочерили из Китая, из какого-то огромного промышленного города, о котором никто не слыхал. Они подруги, но им совсем не обязательно посылать друг другу сладенькие эмодзи или смайлики. Они могут всерьез поссориться и обзывать друг друга сучками. Но главное в Софии – доброта. У нее еще и хороший вкус, она собирается изучать моду в гимназии, а потом поступить в Beckmans[39]. И она конечно поступит. For sure[40].

Main bitch[41].

Это про Юлию. Они знают друг друга с детсада, дружили все годы, а теперь летят на Мальорку. Ее родителей не надо было даже уговаривать, они где-то на Ривьере, играют в теннис, лакомятся вкусненьким и наверняка рады, что не надо платить еще за одного человека в дорогих ресторанах.

Но Юлии на это плевать. Она мыслит другими категориями.

«Мои родители – это просто мой кошелек», – обычно говорит она.