— Дочурка Саймона, — сказал он, покачиваясь на каблуках. — Но ты слишком взрослая, чтобы быть его дочуркой. Сколько тебе уже?

— Семнадцать, — прошелестела я. Он все еще стоял слишком близко, непривычно близко для меня.

— Лэйн! — завопил он так громко, что я подскочила. — У меня может быть семнадцатилетняя племянница?

— Да, — отозвался тот откуда-то из-за двери.

Старик слегка успокоился.

— Значит, так тому и быть. Лэйн всегда чувствует, если вещи идут своим чередом. А где твой папа, маленькая племяшка?

Я не успела еще разлепить губ, как за меня ответил Лэйн:

— Саймона больше нет, мистер Тулли.

По его лицу словно пробежала туча, и солнышко поблекло.

— Какой же я забывчивый. Слишком забывчивый. А ты такая молчунья. Я не люблю молчание, оно оставляет место для всяких неприятных подозрений и мыслей. Скажи-ка, племяшка, — и голубые глаза пронзили меня с новой силой, — как ты относишься ко всяким игрушкам?

Бен Элдридж заинтересованно смотрел на нас, оставаясь в прежней непринужденной позе, не вынимая рук из карманов. Я посмотрела на Лэйна, ожидая подсказки.

— Ну вообще, я уже большая для игрушек… — неуверенно начала я.

Лицо Лэйна тут же потемнело.

— …но я все равно их очень люблю.

Я правда люблю игрушки.

Солнце снова засверкало. Дядя взял меня под руку.

— Мистер Тулли, не забывайте, что юной леди еще недавно было нехорошо, — вмешался Лэйн. Он, как всегда, стоял, ухватившись за дверной косяк, и глядел на нас сверху вниз. — Может, лучше в другой раз?

Я решила бросить ему вызов и, посмотрев на него в упор, выпалила:

— Но, дядя, сейчас мне уже намного лучше. Мне наверняка понравятся ваши игрушки…

— Время! — завопил он так, что я снова подскочила. Он весь подобрался, снова схватил меня за локоть и стал подталкивать к двери, которую перегораживал Лэйн.

— Можно мне пойти с вами, мистер Тулли? — раздалось со стороны Бена. Дядя остановился.

— Но сегодня не суббота. — Он отпустил меня и кинулся к двери так, будто Бен мог броситься на него и попытаться ухватить за фалды фрака. Лэйн отступил, давая дяде дорогу, а Бен уныло улыбнулся мне и пожал плечами.

— Всегда до последнего надеюсь, что он не вспомнит про день недели. И не устаю пытаться.

Я пошла за дядей, но Лэйн вытянул руку и остановил меня. Он наклонился и шепнул мне прямо в ухо:

— Только ничего не трогайте, вы поняли? Ни к чему не прикасайтесь и не спрашивайте, как они работают. — В его голосе сквозило явное предупреждение.

— Как работает что, мистер…

Очередной вопль дяди эхом отозвался от стен коридора:

— Лэйн, быстрее! Время! Заставь ее как-нибудь поторопиться!

Лэйн выпрямился, и я прошла в дверь. Передо мной оказался узенький коридор, и голова моего дяди исчезала за ближайшей дверью слева. Я зашла за ним и остановилась на пороге, вытаращив глаза. Зал оказался огромным даже по масштабам Стрэнвайна. Низкий гул, стоявший в воздухе, я могла ощущать не только ушами, но и ногами — пол под подошвами ботинок заметно вибрировал. В самом низу стены были оштукатурены и увешаны ярко светящимися сферами, под потолком виднелся неоштукатуренный кирпич, обвитый сетью труб, коммуникаций и металлических лестниц, которые уходили куда-то вверх, в полумрак.

Я увидела несколько заляпанных краской верстаков и странную фигуру то ли из металла, то ли из дерева, затем пару подушек на усыпанном осколками полу, а затем залитую светом фонарей молчаливую толпу по другую сторону зала. Люди, звери и какие-то непонятные существа застыли в самых разнообразных позах. Свет фонарей поблескивал на восковых и фарфоровых деталях, и картинка получалась невероятной. Я оглянулась в поисках дяди — он стоял, сцепив руки за спиной, около гигантской статуи, напоминающей поверженного колосса, и покачивался на каблуках.

— Ну, племяшка, разве он не великолепен?

Картинка, ожидавшая меня, оказалась настолько экзотической, что все мысли из головы словно ветром сдуло. Не сводя глаз с павлина, я сделала несколько шагов вперед. Его перья отливали изумрудом.

— Я покажу тебе вот этого! — воскликнул дядя. Он потянул меня за рукав и повлек вперед, я неуклюже споткнулась о павлина и оказалась посреди немой, бездвижной толпы.

Я видела вокруг себя множество лиц, раскраской напоминающих стеклянного священника в храме. Мой дядя внезапно остановился перед фигуркой ребенка. Девочка восседала за фортепьяно, грациозно положив кисти рук на клавиши, глаза ее были задумчиво закрыты, рыжие кудри собраны пышным голубым бантом. Я наклонилась, чтобы рассмотреть ее поближе. Пианино было уменьшенной копией, но вот девочка оказалась совсем как настоящая. Будто она забрела сюда ненароком и заснула прямо за клавишами.

Дядя опустился на колени рядом со мной и протянул руку под пианино. Я услышала щелчок, едва разборчивое жужжание и задохнулась от удивления — глаза девочки медленно раскрылись. Она моргнула, повернула голову и склонилась к пианино, маленькие ручки забегали по клавишам, и каждый палец идеально попадал на свое место. Из-под корпуса красного дерева полились мелодичные звуки менуэта, девочка покачивалась в такт, словно захваченная прихотливым мотивом.

Я осела прямо на пол, шерстяной подол платья неуклюже раздулся вокруг. Дядя сел рядом.

— Она что… как часы? — выдохнула я. Лэйн громко хмыкнул где-то позади, намекая о нежелательных расспросах, но я просто не могла удержать язык за зубами. Мне приходилось слышать о заводных игрушках, но я даже не думала, что их можно сделать настолько похожими на живых людей.

— Часы? — переспросил дядя. — Да, да, часы — это тоже здорово, и они всегда должны быть заведены, но вот игрушки — игрушки гораздо веселее! — Он одернул свой фрак. — Думаю, стоит поделиться с тобой одним секретом. Как считаешь? — Он подался ко мне и шепнул: — Ее зовут Марианна.

Мои глаза метнулись к рыжим волосам, поблескивающим под бантом уже знакомого необыкновенного цвета… карибской бирюзы. Получается, эта девочка — моя бабушка, мать моего дяди? Рука сама собой потянулась к рыжим кудряшкам, чтобы лишний раз убедиться в том, что они настоящие. Я знала это, ведь такие же волосы я видела в ящике гардероба этой ночью. Сзади раздалось предупреждающее покашливание, и я убрала руку. Дядя продолжал болтать, ничего не заметив.

— Марианна говорит, что если люди уходят, нужно хранить память о них. А я ведь такой забывчивый, да, слишком забывчивый. Но Марианна знает, как надо поступать, поэтому я делаю все так, как она говорит, и храню память. Я сделал ее не так уж много раз, и теперь она может играть и играть без конца, и ее пальчики никогда не устанут. Когда людям уже слишком много лет, они быстро устают, а Марианне так нравится играть на пианино…

— Дядя, — перебила я. — А ты… сам это сделал?