«Мою кафедру… мое место…» Итак, если судить по этим словам, то можно утверждать, что Абеляр рассматривал школу собора Нотр-Дам в качестве своей личной собственности. Именно вокруг него собирались теперь ученики, именно к нему они стремились попасть, и поток этот все ширился, к вящей досаде его бывшего наставника. «При сем известии Гийом, утратив всякий стыд, возвратился в Париж, переведя остававшихся при нем учеников и немногочисленную братию в прежний монастырь, словно для того, чтобы освободить от моей осады того наместника, что он там оставил». Далее Абеляр «приставляет к своим устам рог», чтобы протрубить о своей победе: «Но желая оказать ему услугу, Гийом его погубил. В действительности у сего несчастного [у главы школы собора Нотр-Дам-де-Пари] еще оставалось несколько учеников, в основном из-за его лекций о Присциане, благодаря коим он и обрел свою репутацию. Когда же учитель [Гийом] вернулся в Париж, он их всех тотчас же потерял, был вынужден отказаться от руководства школой и вскоре, совсем отчаявшись обрести мирскую славу, принял решение приобщиться к жизни в монашеской обители. Всем давно хорошо известно о том, что мои ученики вели споры с Гийомом и его учениками после его возвращения в Париж, о том, сколь успешны для нас были исходы этих битв, ибо фортуна даровала нам победу, а также о том, что победами этими мои ученики были обязаны мне. Все, что я могу с гордостью сказать о себе, если вы спросите меня о том, каков был итог сего сражения, то, питая чувства более скромные, чем питал Аякс, все же повторю его слова: „Спросите ль вы об исходе битвы меня, то отвечу я вам: побежденным я не был“». Абеляр цитирует Овидия, он, как это было принято в его время, буквально «усыпает» свои труды цитатами из творений античных авторов и из трудов отцов Церкви; но общая тональность «Истории моих бедствий» — это тональность античного эпоса, и выпады в адрес противника здесь следуют один за другим, как в ходе поединка на рыцарском турнире. Несомненно, Абеляр теперь обладал всеми преимуществами победителя. Но рассказ об этих событиях, но сам тон повествования, в котором скромность всего лишь «позаимствованная», напускная, выдают нам нашего героя с головой. Да, Абеляр — совершенный, безупречный диалектик, несравненный учитель, великолепный наставник, и перед нами он раскрывается как человек величайшего ума, но, щедро наделенный всем, что касается интеллекта, он был, увы, гораздо скупее одарен собственно человеческими добродетелями. Зависть — ее приписывает Абеляр своему старому учителю, Гийому из Шампо, — явление вполне вероятное и понятное, ведь подобные чувства может испытывать всякий учитель, наблюдающий, как бывший ученик превосходит его в учености. Однако Абеляр на этом не останавливается и не стесняется приписать Гийому из Шампо чувства и намерения, безусловно, несовместимые с теми фактами, что известны нам из биографии Гийома. Когда Абеляр пишет, что Гийом «совлек с себя свои прежние одеяния, дабы вступить в монашеский орден, руководствуясь мыслью о том, что проявление ревностного усердия, как поговаривали, поможет ему продвинуться по пути обретения высокого сана, что и не замедлило случиться, ибо он был назначен епископом в Шалон», то обвинение это легко можно опровергнуть, поскольку известно, что Гийом из Шампо трижды отказывался от места епископа Шалонского. К тому же очень трудно вообразить, что созданием такой обители, как Сен-Викторское аббатство, Церковь обязана всего лишь честолюбию человека, который мог бы с гораздо большим успехом привлечь к себе всеобщее внимание и гораздо быстрее продвинуться по пути «обретения высокого сана», проповедуя в парижских школах, чем удалившись в глушь, в безвестный монастырь на берегу реки Бьевр.

Абеляр проявил боевой дух и принялся растрачивать присущую ему пылкую страсть к борьбе в ущерб своему бывшему учителю; он доказал свое превосходство в искусстве рассуждений и умозаключений, подвигнув Гийома дважды пересмотреть собственные воззрения на метод рассуждений; наконец, Абеляру удалось покорить сердца парижских школяров, вызвав у них восторг и восхищение и отвоевав их у старого учителя, — все это факты неоспоримые; хотелось бы, чтобы герой повествования, рассказывая о своих подвигах, не чернил понапрасну того, кто стал его жертвой. Увы, при чтении первых же страниц «Истории моих бедствий» читатель принужден задаваться вопросом, каков человек этот Абеляр и достигает ли он тех вершин, которых достиг Абеляр как философ.

Что касается славы Абеляра-философа, то в те годы, когда он преподавал на холме Святой Женевьевы, была она громкой. И можно было бы прибегнуть к его собственному выражению, чтобы описать, как школяры предпринимали «мирный штурм», взбираясь на холм, который прежде никогда не видел такого наплыва народа, за исключением разве что сборщиков винограда, стекавшихся на его склоны по осени.

А ведь в те годы склоны холма Святой Женевьевы еще были покрыты виноградниками; огороженные участки располагались уступами (так сказать, этажами) друг над другом и друг под другом от церкви Сент-Женевьев до маленькой церквушки Сен-Жюльен на берегу Сены и до отдаленного местечка Сен-Марсель, где с великим благоговением относились к захороненным там бренным останкам первого епископа Парижского. И вот этот самый пейзаж на протяжении XII века претерпит огромные изменения из-за наплыва жадных до знаний толп школяров, которые будут все прибывать и прибывать, чтобы внимать речам сменяющих друг друга преподавателей. Битва интеллектуалов, в которой приняли участие Гийом из Шампо и Абеляр, приведет к весьма неожиданным последствиям: значительному увеличению Парижа в размерах именно «за счет» левого берега, где будет формироваться свое, особое население, а именно школяры, в будущем — студенты; это народ молодой, шумный, горластый, и приток его со сменой столетий станет только нарастать. Биограф одного праведника, Госвена, которому предстоит в будущем быть причисленным к лику святых, рассказывает, что тот в юности посещал школу на холме Святой Женевьевы; по словам биографа, сей праведник не дал Абеляру убедить себя своими доводами, он якобы ему не поддался и не побоялся бросить ему вызов, более того, даже изобличил Абеляра, доказал ошибочность его воззрений, а затем, спустившись с холма, отпраздновал свою победу с некоторыми школярами, жившими у Малого моста. Правдив ли этот рассказ? Действительно ли проходили подобные события? В любом случае эта история вполне правдоподобна, и даже если ее кто-то выдумал, она служит ярким свидетельством того, что для безвестного школяра спор с таким великим мастером дискуссий, каким считался Абеляр, был настоящим подвигом, возвеличившим этого школяра в глазах соучеников.

История эта также подтверждает то, что холм Святой Женевьевы действительно обрел некую притягательную силу, заставлявшую школяров устремляться к его вершине. Прежде в разнообразных документах, дошедших до нас от той далекой эпохи и позволяющих судить о развитии города и общества, встречались упоминания лишь о виноградниках или полях; они простирались повсюду: и вокруг церкви Нотр-Дам-де-Шан, и у Сент-Этьен-де-Грез (маленькой церквушки во славу Святого Стефана, ныне не существующей, что стояла на том месте, от которого на равном расстоянии сейчас возвышаются здания юридического факультета Сорбонны и лицея Людовика Великого), и вокруг Дворца терм, и вокруг самой церкви Святой Женевьевы; крохотные поселения существовали тогда только вокруг церквей Сен-Жермен-де-Пре, Сен-Медар и Сен-Марсель. При каждом аббатстве имелась школа или школы, так что эти поселения представляли собой «зародыши» очагов студенчества, но только великий «взлет» школы на холме Святой Женевьевы положил начало росту «левого берега», то есть той части Парижа, где впоследствии сосредоточилась его интеллектуальная жизнь, «берега интеллектуального», как бы противопоставившего себя берегу правому, куда уже в тот период устремлялись торговцы, привлеченные удобным песчаным берегом, к нему могли легко приставать торговые суда, как раз чуть ниже того места, где стояла церковь Сен-Жерве. Именно в XII веке складывается и определяется облик Парижа, именно тогда появляется знаменитое «Чрево» — прославленный рынок, именно тогда он «обосновывается» как раз в том месте, на котором просуществует до наших дней; именно тогда на склонах холма Святой Женевьевы начали вырубать виноградные лозы, чтобы приступить к постройке домов, в которых скоро поселятся преподаватели и школяры, а впоследствии — студенты Парижского университета, и можно смело утверждать, что в определенной мере своим преображением Париж обязан мэтру Абеляру и его успехам в обучении молодежи.