Абеляр уединился с текстом и глоссой, провел ночь за подготовкой и на следующий день прочитал свою первую публичную лекцию по богословию. Слушателей было немного: школяры не верили, что он зайдет так далеко, вернее, выполнит свое, вроде бы шутливое, обещание. Однако, по словам Абеляра, «те, кто меня слушал, пришли в такое восхищение от моей лекции, что принялись расточать ей похвалы и побуждали меня продолжить применять тот же метод в следующем комментарии. Слух о моей первой лекции распространился среди школяров, и те, кто не присутствовал на ней, поспешили прийти на вторую и третью, горя желанием записать мои толкования». Абеляру было достаточно подняться на кафедру, и успех уже был обеспечен, ибо доводы его обладали, как мы сейчас скажем, «железной», или «неумолимой» логикой, а комментарий был столь изящен и утончен, что свидетельствовал о чрезвычайной изощренности его ума. Абеляр, почти не изучавший прежде богословие, мгновенно превратился в глазах слушателей в знатока науки всех наук, которую вскоре нарекли теологией.

Но, погрузившись в постижение теологии, Абеляр сам создал себе нового врага. Вот что он пишет: «Сей успех пробудил зависть старого Ансельма. Как я сказал выше, он уже и так был прежде восстановлен против меня некими злонамеренными наговорами, и он начал преследовать меня из-за моих лекций по теологии так же яростно, как прежде преследовал меня Гийом из-за занятий философией». Ансельм, как мы видели, был весьма далек от образа того ничтожного человечка, который рисует Абеляр, его мнением нельзя было пренебрегать. Он сделал много полезного в области изучения Священного Писания, именно ему и его приверженцам наука обязана возникновением того, что в Средние века называли «обычной глоссой», то есть результатом кропотливого отбора из комментариев самых авторитетных толкователей Библии наиболее удачных; эта «обычная глосса» станет чем-то вроде учебника, которым будут часто пользоваться школяры в XII–XIII веках. Абеляр не испытывал почтения ни к самому Ансельму, ни к его трудам; действительно, Ансельм был тогда уже стар, вскоре после упомянутых событий, в 1117 году он умрет; вполне понятно и то, что он был глубоко уязвлен неблаговидной затеей своего ученика, намного превосходившего знаниями и умом остальных соучеников, а потому Ансельм нанес Абеляру ответный удар, в грубой форме запретив ему заниматься толкованием Священного Писания. «Известие о сем запрете распространилось по школе, и возмущение по сему поводу было велико, ибо никогда еще зависть не наносила удары столь явно. Но чем более открытым и явным было нападение, тем более оно оборачивалось к моей пользе, и преследования со стороны Ансельма только способствовали увеличению моей славы».

Абеляр был вынужден покинуть Лан, но с почестями, достойными победителя. Он вернулся в Париж, и на сей раз — поскольку его репутация затмила собой авторитет и славу всех иных кандидатов — на пост главы школы собора Нотр-Дам. Он пишет: «Я вновь взошел на кафедру, давно мне предназначенную, откуда я был изгнан». На сей раз он «царил безраздельно». Он был в Париже, всегда влекшем его к себе и всегда возбуждавшем его честолюбивые помыслы, самым известным, самым прославленным преподавателем, и не только в области диалектики, но и в области теологии, ибо тотчас же вновь начал комментировать Книгу пророка Иезекииля, то есть вернулся к занятиям, столь резко и грубо прерванным в Лане. Теперь у него более не имелось соперников, ибо ему не было равных.

Гийом из Шампо после 1113 года окончательно покинул Париж и обосновался в Шалоне, куда был назначен епископом. Итак, Абеляру сопутствовал ни с чем не сравнимый успех. Он пишет: «Лекции эти были столь хорошо приняты, что вскоре мое влияние и мой авторитет в качестве теолога достигли того же высокого уровня, что я имел прежде в области философии. Воодушевление и восторги по поводу моих лекций множили количество слушателей двух читаемых мной курсов». Никогда прежде парижские школы не видели такого наплыва школяров, и на сей счет мы располагаем свидетельствами не только Абеляра. «Далекая Бретань направляла к тебе на обучение своих невежественных, крепких телом сыновей. Уроженцы окрестностей Анжера, подавляя свою грубость и преодолевая неотесанность, принялись тебе служить. Жители Пуату, гасконцы, иберийцы, нормандцы, фламандцы, тевтоны и швабы сговаривались, дабы восхвалять тебя и посещать твои лекции, проявляя при этом великое усердие; все жители города Парижа и обитатели всех провинций Галлии, как близких, так и далеких, жаждали внимать твоим речам, словно никакая мысль, имеющая отношение к науке, не могла быть высказана ничьими устами, кроме твоих». Так выражал свои восторги в адрес Абеляра его современник, некий Фульк (Фульхерий) Дейльский, настоятельно подчеркивавший тот факт, что слава Абеляра гремела по всему миру: «Рим посылал к тебе в учение своих учеников; этот город, прежде даровавший слушателям своих школ знания по всем искусствам, теперь, отправляя к тебе своих школяров, показывал, что, будучи городом большой учености, он признает, что ты обладаешь еще большей ученостью. И ни дальняя дорога, ни высоченные горы, ни глубокие пропасти, никакие тяготы пути не могли помешать школярам спешить к тебе, невзирая на все опасности и на грабителей». Известны имена некоторых учеников Абеляра, тоже прославившихся в веках, и среди них итальянец Гвидо де Кастелло, которому было суждено стать папой римским под именем Целестина II, а также англичанин Иоанн Солсберийский.

Другие, менее известные, тоже сыграли определенные и весьма значительные роли в свое время. Таков был Готфрид Оксерский, позднее выступивший против своего учителя; или Беренгарий из Пуатье, который, напротив, пылко и страстно выказывал Абеляру свою преданность в тяжелые минуты его жизни. Епископ Стефан в 1127 году принял решение вывести епископальную школу за пределы собора Нотр-Дам и с согласия капитула запретил школярам впредь собираться на занятия в той части монастыря, что именовалась Триссантией (где занятия проводились прежде), — произошло это, несомненно, потому, что приток школяров, порожденный притягательной силой лекций Абеляра, продолжал нарастать, и присутствие такого большого количества молодых людей, прибывавших в Париж для обучения в ставших знаменитыми парижских школах, нарушало тишину, которая, безусловно, должна царить в месте уединения каноников. Кстати, сам король немного позже пошлет своего сына, будущего короля Людовика VII, учиться в школу при соборе Нотр-Дам. Все это великое движение школяров, приведшее, как известно, к появлению Парижского университета, зародилось еще при Гийоме из Шампо, но именно Абеляр воистину способствовал утверждению славы парижских школ, в результате чего Париж был всеми признан «городом учености».

«Там процветают искусства, там беседуют с небесами», — воскликнул поэт.

Париж стал для школяров «райским садом наслаждений». И в этом «уголке, дарующем отраду», над всем царит мэтр, магистр, учитель, такой, каким его описывает поэт-сатирик того времени: «Нотабли, именитые горожане идут ему навстречу в сопровождении простолюдинов; толпа устремляется к нему и восклицает: „Вот идет учитель!“»

Современники, говоря об Абеляре, свидетельствуют: «Все спешили к тебе и собирались вокруг тебя, словно у самого прозрачного, самого чистого источника философии, потрясенные и вдохновленные ясностью твоего ума, сладкозвучием твоего красноречия, твоим умением и великой легкостью владеть языком, а также твоей проницательностью и твоей премудростью». Абеляр, непобедимый на поле логики, привнес в богословие все возможности и средства своего ясного рассудка и своей блестящей речи; его огромное дарование педагога сочеталось с потрясающе убедительной силой рассуждений и оригинальностью мышления. Абеляр, без боязни вступая в полемику с лучшими умами своего времени, выходил из этих схваток победителем и проявил себя в этих испытаниях как самый глубокий, как самый прозорливый мыслитель; именно ему были адресованы все восторги молодых людей, что теснились на скамьях в школах собора Нотр-Дам. «Он — Сократ галлов, он — наш Аристотель», — так скажет о нем позднее Петр Достопочтенный. Подданными его королевства были представители того беспокойного, шумливого и горластого народца, что погружался в дурман диалектики, а иногда опьянял себя и вином, изготовленным из винограда, что рос на холмах около холма Святой Женевьевы, с вершины которого вперемешку с псалмами доносились и так называемые «песни голиардов», чье эхо не затихает в Латинском квартале и в наши дни. Ибо среди школяров было, несомненно, немало и тех, кто походил на «автопортрет», нарисованный Ги де Базошом: «Ощущая склонность как к игрищам, так и к учению, я редко предавался первым и часто вторым, я учился и хотел учиться».