спокойный и корректный тон германской печати и, главным образом, официальных выступлений. Конечно, если Германия предпочтет, однако, политику дальнейших пикировок, то мы в долгу не останемся»{55}.

В конце 1935 года нарком уже призывал не сдерживаться в критике нацистов: «В виду все усиливающейся и заостряющейся антисоветской кампании, как со стороны членов правительства, так и прессы, я возбуждаю вопрос о контркампании в нашей прессе. Нынешнюю нашу толстовскую позицию я считаю вредной, поощряющей дальнейший размах антисоветских выступлений»{56}.

«Взрыв неустраним»

Канделаки вернулся в Москву в марте 1937 года, когда отношения Германии и СССР вышли на новый виток напряженности. В сентябре бывшего торгпреда арестовали и вскоре расстреляли по фиктивному обвинению. А в Германии немецкие промышленники, не терявшие надежды на возобновление экономического сотрудничества с СССР, выражали «большое беспокойство в связи с отсутствием т. Канделаки и неизвестностью относительно номенклатуры советских заказов»{57}.

Тогда же произошла «смена караула» в полпредстве в Берлине. Суриц оставил свой пост для того, чтобы возглавить советскую миссию в Париже, а в Берлин в июле 1937 года прибыл Константин Юренев. Впрочем, пребывание в германской столице нового полпреда оказалось кратковременным. Уже в ноябре, сразу после официального приема по случаю годовщины Октябрьской революции, его отозвали в Москву – чтобы арестовать и казнить вместе с другими руководящими дипломатическими работниками.

Но, пожалуй, основным событием в развитии двусторонних дипломатических контактов стал приезд в Берлин в 1937 году советника Георгия Астахова, сыгравшего неоднозначную роль в развитии советско-германских отношений. Как и Бессонов, Гнедин, Крестинский, Петровский, Суриц, Юренев и десятки других советских дипломатов, он принадлежал к плеяде, которую выпестовали нарком иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин и сменивший его Литвинов. Эти руководители нередко расходились в конкретных оценках и в личном плане друг друга недолюбливали, однако в одном были едины: приветствовали интеллект, независимость суждений, преданность революционным идеалам и принципам интернационализма. Они сформировали свою школу работников, которые в конце 1930-х годов были почти все уничтожены.

Георгий Астахов

Астахов успел поработать в Англии, Турции, Китае, на Ближнем Востоке, в Японии и Германии. Он был человеком эрудированным, большим умницей. О нем рассказывал в своих воспоминаниях Гнедин:

Худой и нервный человек с угловатыми движениями, неспокойными руками, он то и дело теребил свою редкую бородку на еще молодом лице. Георгий Александрович был прямодушный человек, смело формулировал свои мысли, не задумываясь над производимым впечатлением… Георгий Александрович не был ни сектантом, ни догматиком, он был революционным романтиком. Астахову пришлось сыграть своеобразную роль в истории: он был поверенным в делах СССР в Берлине летом 1939 года, когда был подготовлен и заключен советско-германский договор, предшествовавший началу войны в сентябре 1939 года. Мы с Астаховым познакомились в 1924 году… а виделись в последний раз в 1941 году на пересыльном пункте лагеря в республике Коми; Астахов погиб в лагере от дистрофии{58}.

Астахов оказался в непростой ситуации. На протяжении большей части своего пребывания в Германии он фактически возглавлял советскую миссию. То есть в период, когда из штата полпредства были выбиты лучшие сотрудники, отозванные в Москву и репрессированные. Из книги Безыменского: «В начале 1939 года советская дипломатия жила в Берлине в состоянии изоляции. Уже не было Давида Канделаки, ряд известных дипломатов (Крестинский, Юренев, Бессонов) очутились на скамье подсудимых как “враги народа”. Посол Алексей Мерекалов, недавно и поспешно переквалифицировавшийся из инженера-хладобойщика в дипломата, делал лишь первые шаги на скользком дипломатическом паркете. Языка он не знал. Посольство было не полностью укомплектовано. В этой ситуации особая роль выпала Астахову»{59}.

Пострадали не только дипломаты – сотрудники НКИД, но и разведчики, работавшие «под крышей» полпредства. С 1938 года берлинская резидентура была по существу обескровлена. Почти всю информационно-аналитическую работу приходилось вести самому Астахову. Времени хватало, в основном, на контакты с официальными лицами Аусамта (германского министерства иностранных дел, Auswärtiges Amt), с коллегами по дипломатическому корпусу и журналистами. Это не позволяло получать полностью адекватное, выверенное представление о намерениях и мотивах германского руководства, прежде всего в отношении СССР.

В глазах сталинской команды, вычищавшей из Наркоминдела старую гвардию, репутация Астахова была небезупречной. В его личном деле копились десятки доносов, и выехать в очередной раз за рубеж он сумел лишь благодаря поддержке наркома и его заместителей – Крестинского и Стомонякова{60}. Эти руководящие работники НКИД еще находились «при исполнении», хотя оставалось им недолго… Что касается Астахова, то советское руководство использовало его в той мере, в какой это отвечало целям, ставившимся официальной Москвой.

В. В. Соколов подчеркивает: сразу после своего приезда в Берлин Астахов понял – долговременной целью советской внешней политики является налаживание сотрудничества с Германией. Он присутствовал на первой встрече Юренева с министром иностранных дел фон Нейратом. Полпред заявил, что является сторонником улучшения отношений и налаживания экономического взаимодействия, для чего потребуются «надлежащие предпосылки политического порядка». Министр со своей стороны призвал «к выдержке и терпению», замечая, что «отношения между нашими странами могут неожиданно улучшиться»{61}.

При вручении Юреневым верительных грамот Гитлер сделал акцент на важности нормализации отношений{62}.

1 марта 1938 года при активном содействии Астахова было подписано советско-германское соглашение о торговом и платежном обороте, которым продлевалось до 31 декабря 1938 года предыдущее соглашение такого рода.

Вместе с тем после провала миссии Канделаки негативных моментов в двусторонних отношениях стало намного больше. СССР и Германия сваливались в пропасть жесточайшей политической конфронтации. Складывалось впечатление, что они вот-вот сойдутся в беспощадном поединке. Гитлер щеголял своим антикоммунизмом и антисоветизмом, чтобы добиться расположения англичан и французов, а Сталин наносил ответные удары.

Какое, спрашивается, могло быть сотрудничество, когда СССР и Германию разделяла схватка в Испании? Если воспользоваться современным термином, гражданская война в этой стране была типичной proxy war, опосредованной войной, в которой они действовали через своих союзников: Советский Союз – через республиканцев, а Германия – через фалангистов, сторонников генерала Франсиско Франко.

Взаимные обвинения и оскорбления в прессе приобрели массовый и постоянный характер. При этом в советской дипломатической переписке подчеркивалось, что немцы ведут себя намного хуже русских. Сотрудники полпредства в Берлине и центрального аппарата НКИД с обидой отмечали, что германские средства массовой информации нарушают определенные «правила», которые, мол, соблюдают в Советском Союзе. Имелось в виду, что немцы «переходили на личности». В беседах с германскими официальными лицами Астахов обращал внимание на «личные оскорбления членов совпра»[14], а также «наших представителей за границей»{63}.

При этом в немецких СМИ советских руководителей изображали апологетами «юдентума» (то есть еврейства), а также «жидобольшевизма». В первую очередь доставалось деятелям еврейского происхождения, в частности Лазарю Кагановичу и Генриху Ягоде. Заодно почему-то немецкие газеты взялись за советника советского полпредства в Лондоне Самуила Кагана. На это обратил внимание Генеральный консул в Данциге Владимир Михельс.

В начале 1938 года Астахов докладывал в центр о своей беседе с Г. Асманом, директором Отдела печати Аусамта:

После краткого общего разговора я коснулся оскорбительной кампании германской прессы против СССР. Я указал, что не собираюсь