работу. Рассматривалась возможность ее перепрофилирования в генконсульство, но это произошло значительно позже. Какое-то время советские дипломатические и технические сотрудники оставались в австрийской столице, занимаясь ликвидацией представительства. Приходилось быть начеку. Фашисты устраивали антисоветские демонстрации, забрасывали камнями здания полпредства и торгпредства. В результате одного такого нападения в ноябре 1938 года в полпредстве было выбито «около 20 оконных стекол, повреждены мебель и печи, напуганы дети»{80}.

Чинились препятствия советско-германской торговле. В сентябре 1938 года была сорвана поставка в СССР 20 дальномеров и одного перископа фирмы «Цейс»{81}. Эти приборы сочли товарами двойного назначения.

Резко возросло количество случаев намеренно грубого обращения германских властей с советскими гражданами. Чаще всего это были сотрудники ведомств, направлявшиеся в командировку либо в Германию, либо через территорию Германии в другие европейские страны. Пересечение границы превращалось в мучительную процедуру.

Нарком оборонной промышленности Лазарь Каганович информировал об этом Литвинова и просил повлиять на ситуацию. Глава НКИД 19 января 1938 года направил письмо Астахову: «От советских учреждений, в частности, от Наркомата оборонной промышленности продолжают поступать жалобы на грубое обращение с советскими гражданами на германских пограничных пунктах, на применение физического насилия, не говоря уже о личных обысках, раздеваниях и т. п.». Отмечалось, что прежние заявления Астахова по этому поводу не возымели на немцев никакого действия, «а потому требуется более энергичное заявление»{82}.

Германские пограничники и таможенники часто пользовались тем, что советские граждане не соблюдали определенные требования германской стороны. Литвинов был осведомлен на этот счет и аккуратно давал понять Кагановичу, что сотрудники его ведомства порой сами подставлялись, нарушая немецкие таможенные правила: пытаясь вывозить из страны незадекларированную валюту и ввозить некоторые запрещенные предметы, «как, например, дамские вещи»{83}. Нарком уточнял: «Надо иметь в виду, что нередко недовольство у наших людей вызывает таможенный досмотр, а тем более личный обыск. Необходимо, однако, внушить командируемым Вами инженерам, что лишить права таможенного досмотра Германию или другое государство мы не можем…»{84}

Примерно о том же шла речь в справке помощника заведующего Вторым Западным отделом НКИД Владимира Михельса. Он буквально повторял слова Литвинова, когда писал, что «значительная часть инцидентов могла бы быть устранена при условии, что наши командируемые товарищи будут достаточно проинструктированы о линии своего поведения за границей (валютные правила, таможенные правила, порядок следования транзитом и т. п.)»{85}.

Михельс не преминул заметить, что к германским гражданам советские пограничники и таможенники относятся не лучше («все это заурядное явление и в отношении германских граждан»{86}).

В то же время Литвинов прекрасно понимал, что в демарше германскому МИД акцент следует делать не на частичной правомерности немецких действий, а на ужесточении советских ответных мер. Нарком предлагал Астахову пригрозить Берлину и напомнить, что в этом случае Германия окажется в худшем положении, чем СССР. «Вам следует напомнить, что пассажирский транзит имеет большее значение для немцев, чем для нас, ибо мы и другие европейские страны можем находить другие довольно удобные пути, а немцы для проезда на Ближний и Дальний Восток таких путей, помимо СССР, не найдут». Астахов должен был сказать, что это последнее предупреждение, и если жалобы не прекратятся, то Москве придется «вступить на путь нам самим нежелательный и сулящий мало выгод немцам»{87}.

С германскими гражданами в СССР и без того обходились весьма сурово. В том же письме Кагановичу Литвинов признавал: «…мы сами практикуем очень строгий таможенный досмотр в отношении немцев и других иностранцев. Практикуется нами иногда даже личный обыск с раздеванием, когда есть основания подозревать провоз контрабанды»{88}.

Трудно сказать, кто кого опережал в стремлении досадить гражданам другой страны, унизить их, создать невыносимые условия для функционирования дипломатических и консульских представительств. В. В. Соколов пишет: «…внутриполитические процессы, происходившие в СССР и нередко затрагивавшие германские интересы (закрытие германских консульств во Владивостоке и Одессе, задержка выдачи выездных виз германским гражданам, неправомерные аресты советских служащих в германских учреждениях и многое другое) не способствовали нормализации отношений между двумя странами»{89}.

Помимо обысков с раздеванием, немцев попросту сажали в тюрьмы и в лагеря. По имевшемуся с Германией соглашению советские власти были обязаны предоставлять возможность сотрудникам посольства и консульства встречи с заключенными, однако на практике соответствующие запросы не удовлетворялись. В апреле 1939 года Литвинов по этому поводу писал наркому внутренних дел Лаврентию Берии, что с начала 1938 года посольство «не может добиться ни одного свидания с арестованными, между тем как количество этих арестованных растет чуть ли не с каждым месяцем». Только в новосибирской тюрьме содержалось 65 немцев, включая бывшего сотрудника германского консульства в Новосибирске Павла Пауша{90}.

Литвинов завершал свое письмо достаточно резко: «Прошу сообщить, имеются ли с Вашей стороны возражения, учитывая, что формальных оснований для отказа в удовлетворении просьбы посольства у нас нет. Можно еще иногда откладывать свидания с подследственными, но невозможно придумать какой-либо предлог для отказа в свиданиях с осужденными»{91}.

Широко практиковались аресты жен германских граждан из числа советских гражданок. Cтатус мужей – дипломатов, консульских работников – не мог защитить жен, как и приобретенное женами германское гражданство. На них дипломатический иммунитет не распространялся. Тем же, кому посчастливилось остаться на свободе, власти запрещали выезд из страны.

В переписке между посольством и Вторым Западным отделом (ее, в частности, вели Михельс и исполнявший обязанности заведующего отделом Григорий Вайнштейн с советником посольства Типпельскирхом и вторым секретарем Вальтером) приводились разные случаи. Например, супруга бывшего австрийского посланника Пахера ходатайствовала за свою домработницу Плоткину, вышедшую замуж за австрийского гражданина Летингера{92}. Ходатайство заключалось в том, чтобы девушке позволили сменить советское гражданство на австрийское. Но сталинским режимом смена гражданства рассматривалась как предательство. Количество жен, которых отняли у немецких мужей, составляло по различным сведениям от 35 до 70 человек, и к началу 1938 года удалось добиться разрешения на выезд только 19 из них{93}.

По данным, которые НКИД предоставляли органы госбезопасности, в январе 1938 года в заключении находились порядка 100 германских граждан обоих полов, разного возраста, служебного и социального положения. Цифра эта была явно заниженной, но точными данными, судя по всему, не располагали ни НКИД, ни Аусамт. Германское посольство на тот же момент собрало сведения о 800 своих гражданах, которых отправили в «места не столь отдаленные»{94}. Очевидно, речь шла о заключенных и ссыльных. В тюрьмах и лагерях, по всей видимости, содержались 400 немецких граждан. Во всяком случае, в январе 1939 года такую цифру называл референт МИД Германии по вопросам СССР Мейер Хайденхаген{95}.

Немецкие дипломаты прилагали немалые усилия для их освобождения, но советские власти уступали неохотно и только в отдельных случаях. При этом действовали изощренно. Нередко, отпуская в Германию мать или отца, препятствовали выезду детей. 24 мальчиков и девочек отобрали у родителей