Но сейчас я плакал, однако это были не нормальные слезы, которые образуются за глазными яблоками. Эти слезы выходили словно из моего желудка, который дрожал настолько сильно, словно дамбу прорвало. Я не мог перестать плакать, даже когда отец вошел в комнату. Он взглянул на меня, но не понял, что происходит, несмотря на то что вид рыдающего человека был ему знаком, — моя мать страдала послеродовой депрессией. Отец подошел ко мне, посмотрел на мое лицо и заразился моими слезами: его глаза стали красными и влажными. Не помню, когда я последний раз видел его плачущим. Отец молча обнял меня, и я почувствовал его любовь. В тот момент я пытался впитать столько любви, сколько возможно, ибо мне это было необходимо.

— Прости меня, — сказал я.

— Перестань, — мягко ответил отец. — Ты справишься. Перестань. Ты сможешь взять себя в руки, Мэтти. Тебе придется это сделать.

Мой отец никогда не был строгим. Будучи мягким, заботливым и умным, даже он не обладал волшебной способностью видеть, что происходит в моей голове.

Отец, конечно, был прав, и я бы не хотел, чтобы он сказал что-то другое, однако он понятия не имел, насколько жестокими показались мне тогда его слова.

Взять себя в руки.

Ни у кого это не получается сделать. Снаружи посторонние видят вашу физическую форму, единую массу атомов и клеток. При этом они не понимают, что внутри вас произошел ядерный взрыв. Вы чувствуете себя потерянными и словно рассеянными по бесконечной тьме Вселенной.

— Я попытаюсь, пап. Я попытаюсь.

Он хотел услышать именно эти слова, поэтому я произнес их. Затем я снова продолжил смотреть на призраков из детства.

Психические заболевания одолевают нас в одночасье или сопровождают всю жизнь? Согласно ВОЗ, в половине случаев подобные болезни проявляются в той или иной форме в возрасте до 14 лет.

Когда в 24 года я заболел, мне показалось, что со мной произошло что-то новое и неожиданное. У меня было вполне обычное детство. Однако я никогда не чувствовал себя нормальным. Меня всегда преследовала тревожность.

Помню, как в 10 лет я стоял на крыльце и просил няню остаться со мной, пока не вернутся родители. Я плакал.

Она была добра и согласилась дождаться родителей вместе со мной. Мне она очень нравилась. Она пахла ванилью и носила мешковатые футболки. Все звали ее Дженни. Лет через 10 она стала Дженни Савиль, звездой британского искусства, известной своими монументальными изображениями обнаженных женщин.

— Как думаешь, они скоро вернутся?

— Да, — терпеливо сказала Дженни. — Конечно, скоро. Они всего в семи километрах отсюда, это не так далеко.

Я знал это.

Но я также знал, что их могли ограбить и убить преступники или растерзать собаки. Конечно, этого не произошло. Очень мало жителей нашего городка были съедены собаками субботним вечером. Вскоре родители вернулись домой. Однако все мое детство меня постоянно преследовали такие мысли. Сам того не желая, я приучал себя к постоянному чувству тревоги. В мире безграничных возможностей вероятность боли, потерь и непрерывных лишений тоже безгранична. Страх питает воображение, воображение дает пищу страху, и так повторяется до бесконечности до тех пор, пока человеку не останется лишь сойти с ума.

Есть еще одна история, чуть менее ординарная. Мне было тринадцать. Мы с другом подошли к девочкам из параллельного класса на школьном дворе и сели напротив. Одна из девочек, та, которая нравилась мне больше всех, посмотрела на меня и скривила гримасу своим приятелям. Затем она произнесла слова, которые я даже сейчас, двадцать шесть лет спустя, помню очень отчетливо. Она сказала: «Фу. Я не хочу, чтобы вот это сидело рядом со мной. Какие мерзкие паучьи лапы на лице». После этого она пояснила им, что имела в виду: «Волосы из его родинок похожи на пауков».

Примерно в пять вечера я зашел в ванную, взял бритву отца и сбрил волоски с родинок. Я посмотрел на свое лицо и возненавидел его. Затем остановил взгляд на двух самых заметных родинках.

Взяв зубную щетку, я прижал ее к левой щеке к самой большой родинке. Зажмурившись, я начал неистово ее тереть. И тер до тех пор, пока в раковину не закапала кровь, а мое лицо не начало пульсировать от боли. Мама пришла с работы и, увидев мое окровавленное лицо, воскликнула: «Мэтью, что с тобой случилось?» Я пробормотал ей правду, прижимая салфетку к кровоточащей ране.

Той ночью мне не спалось. Моя левая щека горела под огромным лейкопластырем, но причина бессонницы была не в этом. Все мысли мои были о школе и о том, как объяснить завтра этот пластырь. Думая о другой вселенной, где меня уже не было, я хотел, чтобы та девочка узнала о моей смерти и заплакала, чувствуя свою вину. Думаю, это была мысль о суициде, но довольно успокаивающая.

Мое детство продолжалось. Я рос таким же тревожным, чувствуя себя белой вороной из-за своих довольно обеспеченных родителей в городке рабочих. В 16 лет меня арестовали за кражу геля для волос и батончика мюсли, и я провел день в тюремной камере. Однако это был симптом не депрессии, а подросткового идиотизма и желания влиться в коллектив.

Я плохо катался на скейтборде, получал плохие оценки, ходил с асимметричной прической и относился к своей девственности, как к средневековому проклятью. Собственно, все, как у нормальных подростков. У меня были сложности в общении. Я некомфортно чувствовал себя среди людей и постепенно становился таким, каким они хотели меня видеть.

Удивительно, но внутри меня все время что-то бушевало. Я не знал, что это было, но оно усиливалось и давило на меня. Позже я понял, что эти ощущения накопились и привели к болезни — затяжной тяжелой депрессии. Если вы не можете дать свободу своему внутреннему «я», тогда оно вырывается наружу, овладевает вашим разумом и пытается уничтожить все ваши предыдущие несостоявшиеся образы.

Пол, мой старый напарник по магазинным кражам, сидел в гостиной в доме моих родителей. Мы не виделись с окончания школы, а казалось, словно целое тысячелетие. Он смотрел на меня так, будто бы я совсем не изменился. Неужели он правда не замечал никакой разницы?

— Давай сходим куда-нибудь в субботу вечером. Ну давай, приятель! В честь старой дружбы!

Идея была глупейшей. Я не мог выйти из дома без ощущения всеохватывающего ужаса.

— Я не могу.

— Что не так?