– Почему вы думаете, что я соглашусь? Я не лесбиянка.

– А я не женщина, – ледяным тоном отвечает мадемуазель Сандра.

– Не женщина? А кто же ты тогда? – мадам Лемпицка переходит на «ты».

– Я – андрогин.

– Это еще что такое?

– Я могу быть и тем и другим. Но должна сказать тебе, что в эротическом смысле ты вообще не кажешься мне привлекательной.

– Да?

– Да. В данном случае другие обстоятельства гораздо важнее любого эротического влечения. Это единственный способ проверить, действительно ли тот сон, который я собираюсь тебе продать, и есть твой сон.

– Дистели тоже должен был пройти через все это, чтобы получить свой сон?

– Нет, нет! – смеется мадемуазель Сандра. – У него были совсем другие проверки. Кстати, проверки я не выдумываю, их диктует тот сон, о котором идет речь.

– Если я соглашусь, как будет выглядеть этот оральный секс? Я же понятия не имею, что у тебя между ног.

– Почитай Юнга, у него ясно написано, что андрогинные существа не следует путать с гермафродитами. Но оставим науку в стороне. Приходи сюда завтра на ужин. Тогда все и произойдет, прямо за столом. Как это произойдет, зависит только от тебя. Не придешь – нестрашно. Подвешенный на какую-нибудь ветку или звезду, твой сон останется висеть и ждать тебя дальше, в одном из твоих будущих. И имей в виду, я тебя не уговариваю. Сама пришла, сама и решай… Но если ты придешь опять и если все получится, то уже на следующий день тебе приснится отрывок из твоего будущего, а говоря точнее, ты увидишь во сне то, что должна была бы увидеть только несколько месяцев спустя.

В глубине комнаты, возле стены, стоит высокий шкаф в популярном в Германии XIX века стиле бидермайер с семью выдвижными ящиками, по одному для каждого дня, из-за чего его называют «Семь дней». Перед ним стол, накрытый на одну персону. В помещении всего один стул. Войдя, мадам Маркезина Андросович-Лемпицка видит, что на стуле сидит и увлеченно ужинает мадемуазель Сандра. На столе суши с имбирем, салат из морских водорослей и зеленый чай. Блики, отбрасываемые поверхностью зеленого чая, дрожат на потолке.

Мадемуазель Сандра не сводит глаз с гостьи, хотя при этом и не прерывает ужина. Ее волосы сияют, пальцы нежно сжимают палочки из слоновой кости, которыми она берет комочки риса. Но эти пальцы в перчатках. И не в каких-нибудь обычных. Одна перчатка рассчитана на семь пальцев, другая на пять. Судя по перчаткам, у мадемуазель Сандры дюжина пальцев. Ровно столько, сколько месяцев в году. По пальцу на каждый месяц.

Ни приветствия, ни какого-нибудь знака, намекающего на то, что следует делать гостье. Лемпицка, переступая с ноги на ногу, ждет некоторое время, потом резким движением швыряет в угол свою шляпу с пестрой тенью и сбрасывает одну за другой туфли с хрустальным каблучком от «Swarovsky». При этом в ее памяти всплывают слова Дистели:

– Маркезина, надень туфли!

Глаза ее текут на полной скорости, ее мини-юбка из стекла ей не мешает, она опускается на четвереньки и залезает под стол. Там ее изумляют два обстоятельства: во-первых, пахнет не духами «Antracite», которые она в первый же день обнаружила на мадемуазель Сандре, а мужской туалетной водой «Envergure». А второе обстоятельство, от которого она чуть не падает в обморок, это мужской член длиной в 7 инчей, который она видит между ног мадемуазель Сандры. Сандра отставляет в сторону чай и рукой в перчатке с семью пальцами подносит к губам тонкую сигару. Она зажала ее между сентябрем и октябрем. Так каждая из них держит в губах свое. Мадемуазель Сандра над столом, а мадам Лемпицка внизу, под столом…

После окончания сеанса мадам Лемпицка выпрямляется и ошеломленно смотрит на прекрасный женский лик мадемуазель Сандры, а та говорит ей:

– Завтра ночью тебе приснится сон, который ты должна была бы увидеть через семь месяцев, то есть в марте следующего года. Сначала ты его не распознаешь. Он будет казаться тебе таким же, как и любой другой. Но это не должно тебя смущать. Ты все поймешь, после того как на будущий год увидишь продолжение, потому что, как я тебе уже сказала, не в моих силах представить тебе что-то более длинное, чем очень короткий отрывок. Имей в виду, когда собираешься увидеть сон из будущего: нужно лечь спать не в ту кровать, где ночуешь обычно. Выбери какое-нибудь другое место. И поверни голову не в ту сторону, куда поворачиваешь ее в своей постели…

* * *

На следующий день мадам Лемпицка покупает для своего «сна из будущего» гондолу. Настоящую венецианскую гондолу из лакированного черного дерева, способную плыть по воде. Продавец подвешивает ее на цепях к потолку спальни, а Лемпицка бросает в нее несколько разноцветных подушек. Вечером принимает ванну из пены, надевает новую ночную рубашку, душится духами «Addict Dior», которые сегодня почему-то пахнут арбузом, что ей совершенно не нравится, и забирается в свое «плавучее гнездо». Все, что она когда-либо слышала о сновидениях, свелось сейчас к одному, и она, засыпая, повторяла про себя фразу: «Во сне нельзя быть глухим. Нужно запомнить все, что там будут говорить…»

Как только мадам Лемпицка заснула, она превратилась в мальчика. Мальчик жил в большом доме своих родителей. Он спал на втором этаже, в комнате, которая находилась в другой комнате, большей по размерам, – столовой. То есть это была комната в комнате. В ней имелось два окна с красивыми шторами, через которые можно было рассмотреть домашних и гостей, если они сидели в столовой, а мать могла вечером заглянуть к мальчику, чтобы узнать, заснул ли он.

Мальчик засыпал не всегда. Он зажмуривал глаза и слушал. Всегда одно и то же. Возле той стены, на которой не было окон, стоял огромный шкаф. Словно третья комната в комнате. И из него иногда доносились звуки шагов. Кто-то расхаживал внутри шкафа в детской комнате. Правда, не всегда. Но слышно было хорошо… Иногда эти шаги за двустворчатой дверью деревянной громады были частыми и торопливыми, однажды они стали постепенно удаляться, а потом где-то вдалеке перешли в бег. Мальчик перепугался и напряженно вытянулся в своей кровати…

На этом месте сон мадам Лемпицкой прерывается, и она, разочарованная, отправляется утром к «торговцу будущим» – узнать, что все это значит. Мадемуазель Сандры в храме «Symptom House» нет. Мадам Лемпицка застает там молодого господина с гладко выбритой головой и усиками, в лакированных черных мокасинах, голубой рубашке и джинсах. От него пахнет «Envergure», и он подбрасывает на ладони золотую табакерку-яйцо покойного Матеуса Дистели. На брови он носит серьгу. Лемпицка прямо с порога обрушивает на него свой гнев:

– Так, значит, вы – это мадемуазель Сандра? И почему я должна верить, что вы меня не обманули? Это был совершенно ни с чем не связанный и очень короткий фрагмент сна!

– Разумеется, но это была ровно семьдесят одна секунда вашего будущего. Самое начало того сна, который приснится вам через семь месяцев, в марте следующего года. Тогда вы увидите продолжение.