Я подошла к Марине, опустилась на корточки, дотронулась до ее щеки — и все равно не потеряла надежды: холодная — потому что много крови потеряла. Это ничего, у нас с ней одна группа… Попыталась нащупать пульс — не нашла, но надежды не потеряла — я не врач, не специалист, и у себя-то трудно сразу нащупать пульс… Обхватила Марину руками, чтобы положить на кровать, приподняла, потянула — и увидела дыры на костюме, длинные, узкие прорези… И еще несколько секунд не понимала и на что-то надеялась.

Но секунды, эти последние в моей жизни благие секунды, прошли. Я все поняла. Пиджак, коньяк, апельсин… Я все поняла. И зачем-то стала искать в спальне нож. Я поняла, что убила сестру ножом. Вероятно, тем, с белой ручкой под слоновую кость. «Под слоновью», как говорила Марина.

Я поняла… А потом поняла окончательно.

* * *

Толчок, удар. Что-то врезалось в мой бампер. Останавливаться я не буду — они станут страшно кричать.

Вина, конечно, моя — я вообще плохой водитель… Я не вызвала «Скорую». Я и милицию тоже не вызвала. Просто вышла из квартиры, закрыла дверь…

Свистят? Или мне показалось? Останавливаться в любом случае не буду!

Я не вызвала «Скорую», не позвонила в милицию. Все, что я сделала, — это сняла с вешалки пиджак, затолкала его в сумку и ушла. И закрыла дверь. На ключ закрыла.

Сбежала. Убила сестру и сбежала. Вчера вечером убила, а сегодня сбежала.

Опять светофор. Лучше правил не нарушать — гаишников мне не выдержать. И криков пострадавших водителей тоже не выдержать. Я хочу домой! Боже мой, как я хочу домой! Я убила сестру — вот, оказывается, как я вчера провела свой вечер.

Зеленый, наконец-то можно ехать. Теперь я не знаю, как жить. Я потому и забыла вчерашний вечер.

Надо свернуть в нижний центр, там движение меньше.

Бурые пятна… Мне нравился нежно-голубой костюм, он Маришке очень шел… Это, конечно, тот нож. Почему я его не нашла?

Зачем я его искала?

Зачем я пиджак унесла?

Как я хочу домой! Здесь свернуть нельзя, знак поставили, а раньше его точно не было.

Я ведь не потому сбежала, что испугалась обвинения…

Потому. Пиджак унесла, значит, потому. И в милицию не позвонила, и в «Скорую». Потому, потому, потому!

В любом случае, сбегать было бессмысленно — меня видела та женщина, которая из лифта вместо Марины вышла.

Она не соседка, соседок я знаю. Меня она вряд ли запомнила. И в той квартире, что напротив, она не живет. Просто пришла в гости или из какой-нибудь организации. Тогда на нее, скорее всего, не выйдут.

Я вот что скажу, когда из милиции явятся: у сестры не была неделю, у меня умер муж, была в плохом состоянии.

Что же я делаю? Господи, что же я делаю? Я придумываю, как избежать обвинения.

Так я и знала! Потому и пиджак забрала. Убила сестру, сбежала, а теперь придумываю…

Что это? Телефон звонит! Не брать! Чей это номер? Я такого не знаю. Может, уже милиция?

— Да, я слушаю.

Какая ужасная связь! Что за женщина звонит? Голос пьяный, невнятный, да еще сплошные помехи…

— Вас плохо слышно, перезвоните!

Не реагирует. Наверное, она в таком же состоянии, как я была вчера. Пьяная женщина — это ужасно, омерзительно. Да что она там говорит?

— Никогда не прощу! Я убью, убью ее все равно, эту суку… Я убью, я убью! А ребенка мне отдадут обязательно. Ребенок — мой. Мой по праву!

Да ведь… это же я, мой голос. Это я говорила вчера. Но как же… Как же такое возможно?..

Голос, мой голос, ушел из трубки. И помехи ушли.

— Слышала? — Мужской голос, молодой и трезвый, возник вместо него. — Это запись, как ты должна была догадаться. Я вчерашний твой рассказ с последующими комментариями, как видишь, записал.

— Кто вы? О господи…

— Вчерашний твой исповедник. Так вот, я не только пьяный бред твой записал, я все видел. Все, понимаешь? Я знаю, что ты убила свою сестру, и могу это доказать.

Папа пишет диссертацию, мама лежит в больнице, а бабушка умерла. Мы с Димкой предоставлены сами себе, некому больше нами заниматься. Хорошо это или плохо? Я пока не разобралась.

Бабушка умерла пятого мая. Утром, как обычно, накормила нас завтраком, проводила в школу, а когда мы вернулись домой, она была уже мертвой.

Мне кажется, я даже точно знаю время, когда это случилось, — в одиннадцать часов. В то утро, когда она в последний раз готовила нам завтрак, я вдруг почувствовала: бабушка сегодня умрет. Так и случилось. Я потом рассказала об этом Димке и пыталась объяснить, что во всем виновата, ведь, если я знала еще утром, не надо было идти в школу, мы должны были остаться и спасти бабушку. Но Димка не понял или не поверил, а может быть, хотел меня утешить. Он посмотрел на меня тем взглядом, каким всегда бабушка смотрела, и сказал, что я все выдумываю, ничего знать заранее я не могла, всякие предчувствия — чушь собачья, никто не может предвидеть смерть, если она случается вот так внезапно.

Никакая не чушь! Я-то предвидела. Нет, не предвидела, а просто тогда что-то такое почувствовала. От бабушки, когда она пришла нас будить, пахло тревожно и странно. Похоже пахнет раствор соли с йодом. Но только в бабушкином запахе было что-то еще, третье. Я, пока еще ни о чем не догадываясь, спросила: «Ты что, полоскала горло? У тебя ангина?» А она пожала плечами и ответила: «Нет». Я ей не поверила и заглянула в аптечку — йода там не оказалось. Тогда я подумала: может, она переставила его в какое-нибудь другое место, или он кончился. Но ни на полке в ванной, ни в шкафу на кухне я его не нашла. И в мусорном ведре не оказалось пустой бутылочки из-под йода. Значит, она действительно не полоскала горло. Не полоскала, а им пахло.

Я поняла, что бабушка сегодня умрет, когда она готовила нам завтрак. А потом мы вернулись из школы…

Было жарко, мы шли домой вдвоем, как обычно. Димка затащил меня в магазин и купил на обед большую пиццу, мороженое и пакет фруктового кефира для бабушки. А я ему хотела сказать, что не надо, что бабушка умерла и что я знала об этом еще утром. Но не сказала. Потому что подумала: а вдруг я ошиблась, и как бы было хорошо, если правда ошиблась. И еще потому, что не хотела заранее расстраивать Димку. Ведь если бабушка действительно… Нам нельзя без бабушки! Без бабушки нам никак!

С нами всегда была бабушка. Мама все больше лежала в больнице — даже с папой они познакомились именно там, когда он проходил практику. А папа… По-моему, временами он про нас вообще забывал: он постоянно работал — в своем институте или, когда приходил домой, в своем кабинете. А бабушка всегда была с нами. У нее не возникало, как у мамы, депрессии или, как у папы, неожиданной работы. С ней не приключались внезапные вспышки ярости, как у мамы, и не появилось срочной необходимости присутствовать на ученом совете, как у папы. Бабушка жила только для нас и нами. И потому я ничего не сказала Димке, когда он встал в очередь в молочный отдел.