Он пробежал глазами по странице: «…подтверждаю, что беременна… срок два с половиной месяца» и подпись — «Энтони Крамп, доктор медицины».

Люк перечитал еще раз, все время непроизвольно ероша волосы.

— Откуда я знаю, кто это написал? — Он небрежно бросил справку на стол.

Оливия вполне была способна подделать и справку, и подпись врача.

— Но… — захлопала она длинными ресницами. — Он всю жизнь был моим врачом. Почему бы тебе не поговорить с ним?

— Хорошо. — Он снова взял справку и посмотрел на адрес врача. — Я так и сделаю.

Он рассчитывал, что Оливия готова будет отступить после этого, но она лишь кивнула, удовлетворенная его согласием.

Люк не был любителем выпить, но сейчас он напивался.

Прошло два дня с момента их встречи с Оливией, и он только что вернулся от доктора Крампа. Старый доктор, видимо, был уже на пенсии, но продолжал консультировать нескольких давних своих пациентов, в числе которых, как он заверил Люка, была Оливия.

— Ну конечно же, она беременна, — проворчал доктор в усы. — Надеюсь, вы не пытаетесь увиливать от ответственности, молодой человек. Бедная маленькая Оливия! Я знаю ее с рождения. И очень люблю. Вы должны быть очень добры и бережны с ней, слышите?

Люк слышал, именно поэтому он сейчас торчал в баре одного из отелей, пытаясь забыться. Ее ребенок не может быть от него. Конечно, неожиданности случаются, но он бы знал… так ведь?

К тому времени как он прикончил еще три порции виски, зеркало за стойкой отражало гораздо больше голов, чем было в баре. Он встал, подождал, пока комната перестанет вращаться, и поплелся к выходу.

Презрительный голос насмешливо бросил: «Не туда, чудак» — за секунду до того, как он воткнулся лицом в стену. В этот момент его замутненное алкоголем сознание несколько прояснилось, и он понял, что должен взять себя в руки. С трудом отлепившись от стены, он сосредоточился и, держась неестественно прямо, наконец вышел.

На следующее утро Люк уже знал, что делать. Около десяти часов он позвонил Оливии и назначил встречу на Джерико-Бич. Прогноз обещал дождь, но это его не беспокоило.

Оливия сидела на бревне с высоко задранными коленками. В белых шортах и легком черном топе она выглядела как русалочка из сказки, которую мама читала ему в детстве. Сходство сохранялось, пока она не повернулась к нему лицом. И тогда стала той, кем была, — женщиной, которая владела его мыслями в течение трех месяцев, женщиной, держащей в своих нежных белых руках то, что осталось от его жизни.

Он сел на другой конец бревна.

— Я хочу знать правду, — сказал он, не отводя взгляда от ее очаровательного профиля.

— Разумеется. — Ее голос был тихим и мягким, как ветерок, шелестящий в кронах деревьев. — Но я уже сказала тебе правду.

— В самом деле? Посмотри на меня, Оливия.

Нехотя она перебросила ногу через бревно и села поудобнее, подняв на него глаза.

— Да? Я слушаю.

— Этот ребенок, которого ты носишь… Ты можешь, глядя мне в глаза, поклясться всем святым, что у тебя не было никого, кроме меня? И не вздумай лгать мне сейчас.

Оливия улыбнулась нежно и печально, а выражение ее глаз заставило Люка почувствовать себя последним негодяем.

Оливия провела языком по губам и почувствовала, что они соленые. Она видела напряженные мускулы под темносиней футболкой, обтягивавшей грудь Люка. Было совершенно ясно, что успех ее последнего плана зависит от того, как она сейчас ответит.

Странно, но ей не нравилось обманывать Люка. Не то чтобы это имело большое значение, поскольку ничего по-настоящему святого для нее не было — но сейчас, под его пристальным взглядом, ей стало не по себе.

Губы, казалось, стали еще солонее.

— Нет. Я не занималась любовью ни с кем, кроме тебя. Я просто не хотела. — По крайней мере последнее утверждение было правдой.

Глаза Люка все еще были полны сомнения. Что еще сказать, чтобы убедить его? Есть еще один ход… Правда, Люк может поймать ее на этом…

— Если ты не веришь мне, мы можем сделать анализ ДНК, — сказала она.

Он не шевельнулся, никак не отреагировал, но она сразу же поняла: что-то в нем изменилось. Через несколько секунд он кивнул и, к ее невыразимому облегчению, расслабился.

— В этом нет необходимости, — сказал он. — Не знаю почему, но я верю тебе. И что ты хочешь, чтобы я сделал?

Оливия не ожидала этого, не рассчитывала, что он примет на себя такую ответственность без сопротивления. Это делало достижение цели менее приятным, менее триумфальным. Она глубоко вдохнула и ответила так сдержанно и спокойно, как могла:

— Пожалуйста, женись на мне.

— Пожалуйста? — Люк издал звук, напоминавший звериный рык, и вскочил. — Пожалуйста? Ты как будто просишь передать соль!

— Я просто стараюсь быть вежливой.

Люк схватился руками за голову, словно не в силах поверить тому, что слышит.

— Значит, ты хочешь этого ребенка?

— Ну конечно. Я хочу твоего ребенка.

Если бы это не зацепило его, ничего бы не случилось — хотя хорошо, что в этот момент он не видел ее лица.

— Брак — это навсегда, как известно. — Люк скрестил руки на груди, и она смотрела, как ветер играет его волосами.

«Так вот как ты к этому относишься». Оливия чуть не произнесла это вслух. По ее мнению, брак должен длиться столько времени, сколько ей будет нужно. И ее единственная цель — продемонстрировать Люку Харриману, что он не может просто так безнаказанно отвергнуть ее. Мужчины никогда от нее не отказывались — это она отвергала их. И совсем нелегко было ждать целых два месяца, чтобы наконец осуществить месть.

— Разумеется, брак — это навсегда, — произнесла она тем мягким тоном, который всегда использовала, чтобы создать у мужчин иллюзию ее собственной мягкости и нежности. — Это так много для тебя значит?

— Да, — сказал он, — так много. Ребенок не виноват, что я не смог удержаться. Я хорошо знаю, что значит быть нежеланным, и не хотел бы, чтобы мой ребенок испытывал подобные чувства.

— Я тоже была нежеланным ребенком, — помолчав, заявила она.

— Не будь смешной. У тебя были любящие родители, которые обожали тебя.

— Неправда. Мама погибла в автокатастрофе, когда мне было семнадцать. Но в любом случае родители никогда не любили меня. Они притворялись, но на самом деле не испытывали никаких чувств. После того, как погиб мой брат.

— Ерунда. Зачем бы им притворяться?

— Это не ерунда. Они всегда больше любили Реймонда.

— С чего бы это? Думаю, он был таким же испорченным ребенком, как и ты.