Еще через пару дней я окончательно пришла в норму и вплотную занялась поисками квартиры. Женоненавистник Петр прислал около двух десятков вариантов, на просмотр которых я потратила три дня, отметая одну квартиру за другой. Мне не хотелось оказаться, например, в том доме, где я жила — а там как раз продавали неплохую трехкомнатную квартиру. Но — воспоминания, знакомые лица, вот это все… Я понимала, что Москва при всей ее густой заселенности и многолюдности все-таки порой оказывается маленькой, и шанс встретить знакомого не так уж мал, но способствовать этим встречам все же не хотела. Не годились и такие места, как Ордынка, например — я ее почему-то не любила. Якиманку я отвергла, едва увидев номер дома — это был жилой комплекс, в котором находилась квартира Руслана, и жить там для меня равносильно тому, как отрезать себе каждый день по пальцу. Круг сужался постепенно, и наконец я остановилась на двух квартирах, расположенных примерно в одном месте, устраивавшем меня и с точки зрения географии, и с точки зрения отсутствия негативных воспоминаний. Отправив ссылки на них Петру, я в сопроводительном письме попросила уточнить цену, условия сделки и сроки, в которые планировали уложиться хозяева. Я решила, что посмотрю обе квартиры сразу по приезде и уже на месте определюсь, что именно выбрать. Осталось только решить, где пожить первое время.

Вариант с бабушкиной квартирой я отмела сразу же, хотя он казался единственным приемлемым и логичным. Но — нет. Обида на бабушку так глубоко сидела во мне, что я просто не в силах оказалась справиться. Головой я уже давно понимала, что с этим нужно заканчивать, и Светик прав — в случае чего я буду страшно грызть себя, но сердце ни в какую не желало подчиняться разумным доводам. Бабушка предала меня, встав на сторону Светика в ситуации, когда, казалось бы, логичнее было защищать меня. Но она сделала такой выбор, это ее право, но я не могла ей этого простить. И жить у нее даже неделю тоже не хотела.

Устав изобретать велосипед, я решила остановиться в гостинице — собственно, это был самый логичный выход. Деньги есть, могу позволить себе любой отель, хоть самый дорогущий. И нечего ломать голову.

Чтобы не дать себе возможности передумать, я купила билет на рейс Париж — Москва и забронировала номер в «Балчуге». Вот и все. Можно собирать чемодан и договариваться с Жанетт о частоте ее визитов в дом для уборки и поддержания порядка. Я не планировала продавать этот дом — сюда вполне можно приезжать, к примеру, летом. Буду платить Жанетт — или вообще предложу ей жить здесь в мое отсутствие.

Я вернулась в Москву первого мая, в самом начале праздников. В это время город резко пустеет — все, кто могут себе позволить, уезжают либо за границу, либо на дачи. Это оказалось весьма кстати — после маленького городка в провинции попасть сразу в водоворот мегаполиса казалось мне не самой удачной идеей.

Встречала меня Вяземская — сама предложила, хотя я отказывалась и говорила, что не хочу нарушать ее планы.

— Какие у меня могут быть планы? — возмутилась подруга.

— Мало ли. И потом, выходные. Может, ты уехать куда-то хотела.

— Ерунду не говори, Жигульская! Никаких планов у меня нет, ехать никуда не собиралась, а у нынешнего кавалера свои планы, в которых меня пока нет. Так что говори номер рейса — не на такси же тебе ехать.

Я была ей очень благодарна. Все-таки почти трехгодичное отсутствие на родине немного волновало меня — вдруг что-то глобально изменилось? И столкнуться с этими изменениями в одиночку было, признаться, страшновато.

К счастью, изменений я не заметила. И Шереметьево все то же, и дорога из него до Москвы — словно я и не уезжала. Аннушка, с визгом повисшая у меня на шее возле выхода из зала прилета, тоже изменилась мало. Та же коса, перекинутая через плечо, те же распахнутые глаза. И та же потрясающая наивность, ставшая уже визитной карточкой.

— Я так рада, что ты вернулась, — лопотала подруга, пока мы шли к стоянке. — Хоть будет, с кем иной раз свободный вечер скоротать.

— Что — совсем все плохо? — насмешливо спросила я, сдвигая на лоб черные очки.

— Ой, да мужики измельчали, — сморщив нос, сказала Аннушка. — Ни тебе романтики, ни тебе каких-то шагов. Так и ждут, что ты все сама сделаешь. Нахлебники.

— Ань, ты меня удивляешь. Неужели в тех структурах, где ты вращаешься, нет ни одного мало-мальски приличного мужчины, а? Ни за что не поверю.

— Есть. Но приличные уже женаты, а это дополнительная возня — развод, алименты, истеричная супруга, то-се… Этот вариант мне, если прижмуриться, еще годится, но сложноват — нервная система не та. А холостые ведь сплошь мудаки, потому и холостые. Или уже разведены — как раз потому, что мудаки. Так зачем мне такие приключения?

— Выбываешь из борьбы? — уточнила я со смехом, и Аннушка тоже беззаботно рассмеялась:

— Скажем так — на рынке брачных услуг я ищу себе новую нишу. Хотя пытаюсь пока выжать все из нынешнего кавалера.

— Главное — не затягивай, — пошутила я, садясь в машину. — Ликвидность твоя падает с каждым годом, помни об этом.

— Вот в кого ты, Варька, такая злая, а? — устраиваясь за рулем и вставляя ключ в замок зажигания, поинтересовалась Аннушка. — Вроде семья приличная, бабушка в консерватории преподает, мать актриса, а ты? Чисто выродок же!

— Я, Анечка, не злая, я реалистка. Не обижайся.

— Ох, Жигульская, я перестала обижаться на тебя лет в восемь, когда поняла, что ты никогда не поменяешься. Ладно, куда едем-то?

— В «Балчуг».

— Красиво жить не запретишь.

— Ой, да какая разница, — отмахнулась я. — Отель как отель, зато место удобное. Отлежусь пару дней, приду в себя — и можно квартиру смотреть.

— Кстати, о квартире. Не определилась еще?

— Пока нет. Есть пара вариантов, но хочется не на фотографиях посмотреть, а самой.

— Зря ты на Якиманку не хочешь, — выезжая с парковки, сказала Аннушка. — Там же отличный жилой комплекс, люкс, все дела.

— Можно подумать, ты не понимаешь, почему я не хочу там жить.

— Если так рассуждать, тебе вообще не надо было возвращаться. В Москве кругом места, так или иначе связанные для тебя с Русланом. У тебя даже офис окнами на Кремль выходит — так что же, прикажешь Кукушкину их кирпичами закладывать? Ведь глупо, Варя. Жить надо. Понимаешь — дальше жить. Руслана не вернешь, а ты живая. Ему бы не понравилось.

Это было последней каплей. Я держалась, сколько могла, с того самого момента, когда ступила ногой на трап в Шереметьево. Но сейчас Анькины слова показались мне такими ужасными и такими безоговорочно правдивыми, что я не выдержала и расплакалась, скорчившись на сиденье. Аннушка погладила меня по волосам: